Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

Чтобы вам лучше это понять, я думаю, уместно будет сказать о той атмосфере, которая царила в обществе. О том специфическом духе, который тогда овладел умами молодежи.

В наше время этого духа многие не понимают. Не понимают люди и то, какие чувства испытывали мы все в 2014-м и в последующие годы.

Здесь, однако, я считаю нужным дать краткую характеристику той эпохи.

Ныне она ушла безвозвратно, и сейчас я всё вообще сталкиваюсь с тем, что молодые люди (я и сам-то молодой, но я имею в виду тех, кто ещё моложе меня) не вполне понимают, что тогда происходило и какие общественные настроения тогда царили.

Что ещё более поражает, так это то, что даже участники этих событий уже начинают забывать, как было тогда: не в смысле событий и из хронологии (механическая память этих людей пока не подводила), но в смысле памяти сердца. Люди помнят, что они тогда делали, но начали забывать, что они при этом думали, чувствовали и переживали.

И это плохо, поскольку сейчас на фоне этой проявившейся со временем забывчивости события тех времён все плотнее скрываются за пеленой мифов, подчас самых дурацких. Люди уже забыли, что было в четырнадцатом или пятнадцатом году, но зато начинают переносить свои современные фантазии об этом времени на реальные события.

Именно так, к сожалению, обычно и пишется история.

Подробнее об этом будет сказано ниже.

Четырнадцатый год в целом прошёл довольно бодро. Постфактум, конечно, я могу сказать, что он большого влияния на нас не оказал. Точнее, влияние он оказал большое, но не огромное. Он не перевернул нашу жизнь (в жизни вообще очень редко бывают события, которые мигом переворачивают всё), но в целом оказал определённое влияние.

С ним к нам вернулось трагическое чувство жизни.

Трудно описать эти ощущения.

Я помню холодный май семнадцатого года. На улице яркий солнечный день. Светит солнце, но при этом прохладно. Весенний ветер тревожно шелестит молодой листвой. В просторном, хорошо проветренном классе открыто наполовину окно в белой пластиковой раме.

Кончается урок русского языка. Мы все идём по домам. На мне белая рубашка, чёрный пиджак, галстук из чёрного шелка, хромовые сапоги до колен. Я выхожу на улицу, иду по сухому холодному асфальту. Земля тоже вся сухая и холодная, ещё не оттаявшая после зимы. В вершинах ветер быстро гонит по бледно-голубому небу белые облака. Ветер звенит в листве клёнов, свистит в арках и подворотнях, столбами поднимает майскую пыль – смесь дорожной соли и песка – с дороги в небо, гоняет небольшие вихри по пустым дворам и безлюдным улицам.

Плывущие по небу облака похожи на китов. Они так же мирно плывут по спокойному воздушному океану. Их могучие заплывшие жиром тела отражаются в окнах белых, вымытых майскими грозами брежневских панельных домов. Их облицованные белой плиткой стены выглядят сделанными из сахарной глазури.

И кажется, что вот сейчас раздастся шум мотора, и из-за облаков вылетит эскадрилья чёрных как смоль бомбардировщиков, а люди, идущие по улицам, начнут подбрасывать шапки и хлопать в ладоши, приветствуя их. Или что сейчас проедет по улице со страшным грохотом колонна танков и военных грузовиков. Или покажется патруль с винтовками Мосина.

Но ни эскадрилий, ни колонн, ни патрулей так и не появляется. Остаётся одна лишь тревога.

Вот таким он мне запомнился, 2017 год.

Болотная и последовавшие за ней протесты не оказали на нас, тогдашних детей и подростков, практически никакого влияния. И дело было не только в том, что мы тогда ещё смотрели телевизор (смартфоны были дорогие, а качество их оставляло желать лучшего, Интернет был далеко не везде и работал неважно).

Мы, молодёжь, не восприняли Болотную как что-то своё. Казалось, это какие-то чужие дяди из Кремля или из Лондона делят между собой власть. Дяди эти не то чтобы злые, но явно не добрые, думают только о себе, а главное – все одинаковые. Мы тогда не видели вообще никакой принципиальной разницы между ними всеми.

Что Удальцов, что Путин – всё одно.

Так это воспринимали именно подростки.

Ненависти к Путину у моих сверстников я никогда не видел. Мы выросли при нём. В детстве нам казалось, что Путин – это такая константа, что он будет вечно, что он как бы всегда был (только назывался по-другому), но вообще без него жизнь не то чтобы невозможна, но какая-то будет не такая.

На Путина смотрели так же, как на сибирские леса или кремлёвскую стену – как на непременный атрибут России, без которого это не вполне Россия.

Так нас воспитывали. Воспитывали все: школа, семья, телевидение, и даже оппозиция. Ведь, будучи помешанной на личности Путина, она лишь укрепляла культ этой личности, делала её всё более значимой.

Потом пришёл четырнадцатый год. По большому счёту, нас он тоже не сильно затронул. Большинство моих сверстников осталось аполитичным.

В «Протоне» положение дел было несколько иным, но «Протон» на то и есть «Протон».

Большинство школьников всего этого тогда просто не заметило, как и Болотную.

Но те, кто заметил, в итоге не остались равнодушны.