Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

К тому времени я уже достаточно прочитал, чтобы в целом определиться со своими взглядами. Я уже плотно считал себя коммунистом, и разубедить меня было бы трудно. Так что я решил принять участие в деятельности «Союза».

В целом «Союз» мне нравился именно тем, что был жёстко марксистской организацией.

В основе его идеологии лежало идейное наследие

Грамши, Маркузе, Фромма, других философов Франкфуртской школы, партизан Латинской Америки и городских герильерос Западной Европы семидесятыхдевяностых годов прошлого века, немецких автономов и Antiimperialistische Linken.

«Дунайский союз» поддерживал некоторые отношения с ныне разгромленной «Ассоциацией народного сопротивления», «Всероссийской повстанческой директорией», «Левым Блоком» и другими подобными организациями. Подробнее я об этом расскажу дальше.

Пока же необходимо отметить немного руководителя «Союза» – товарища Егорова.

Знаете, было в Егорове нечто завораживающее. С одной стороны, он был человек либерального воспитания. Не неолиберальной, а именно нормально либерального. Думаю, именно таких людей можно было встретить на борту «Майфлауэра».

Строго говоря, Егоров был настоящий русский европеец.

Он был из богатой интеллигентско-номенклатурной семьи. Вся семья у него была – крупные бизнесмены, пропагандисты с «Russia today», чиновники, дипломаты.

Его предки пережили Блокаду. Его прадедушки и прабабушки сплошь были довоенными петербургскими интеллигентами. Один прадед у него был красный комиссар, одна из прабабушек – дочерью богатого ювелира. Другой прадедушка был пианист, а его жена по слухам была любовницей самого Соллертинского. Муж её за это не ругал, так как почитал за честь числить в жёнах любовницу самого Соллертинского.

Сам Егоров в детстве изучал музыку. Его много таскали по музеям. Школьные годы о6 провёл в Европе, преимущественно в Италии и немного во Франции, где он изучал латинскую и итальянскую литературу, искусство Возрождения, поэзию трубадуров и труверов.

Это был человек одновременно и очень русский, и очень западный. Он слишком хорошо знал Запад, чтобы его ценить. Это отличало его от наших так называемых хипстеров.

Человек, который детство с четырёх лет до четырнадцати провёл во Флоренции и Риме, а юношеские годы почти сплошь либо в Авиньоне и Париже, либо в Петербурге, – никак не мог смотреть на современный Запад иначе, чем как на разлагающееся общество.

Примария, потом классический лицей во Флоренции, затем иезуитский коллегиум в Риме и, наконец, учёба в Петербурге. Только два года Егоров проучился в Златоусте. Отец очень хотел, чтобы уже в сознательном возрасте сын вкусил подлинной России, чтобы непредвзято оценить всю её прелесть и красоту.

В Златоусте Егоров проучился последние два школьных класса перед окончательной отправкой в Петербург. Там прошла его старшая школа.

Именно там, простой уральской школе, он, человек европейский, цивилизованный, соприкоснулся с духом подлинной, глубинной России. Он ощутил единение с родной землёй, воспылал любовью к ней.

Помню, он любил вспоминать, что у древних новгородцев был обряд совокупление с родной землей, с пашней, когда перед началом сева самого красивого молодого человека отправляли сначала голым ходить по полю, а затем совокупляться с землей. Этот обычай точно дожил на Русском Севере до начала двадцатого века, а где-то фиксируется до сих пор.

Когда он говорил о любви к своей земле, он подразумевал именно это. Любовь к Родине для него была не только поэтична, но и глубоко эротична.

Однако это был целомудренный Эрос, тайный. Егоров ненавидел разнузданную сексуальность современного Запада.

Он часто цитировал слова Победоносцева про великую инерционную силу земли, почвы. Поклонение ей, служение этой могучей, слепой и подчас разрушительной силе Егоров и называл своей единственной страстью.

Почва, как известно, по-гречески – .

У Егорова не было идеологии в собственном смысле. Он был слишком глубок для того, чтобы уделять внимание такой эфемерной вещи, как идеология. Но если кто-то и попытался бы выделить такую идеологию искусственно, то это можно было бы назвать русской хтонью.

Да, его идеологией была русская хтонь.

Вообще он был настоящий человек эпохи Просвещения, сын Французской революции, гармонично развитый человек. Он свободно владел английским, французским и немецким языками, знал на высоком уровне японский, читал «Хагакурэ» в оригинале.

Более того, он ведь не только читал, – он жил по «Хагакурэ».

Вообще, он был настоящий самурай. Всю свою жизнь он отдал служению революции. Во всем, к чему бы он ни притрагивался, он стремился достичь совершенства.

Он окончил школу с золотой медалью, поступил на бюджетное отделение филологического факультета Санкт-Петербуржского государственного университета. Конкурс там был 42 человека на место. Там он изучал латынь и греческий на кафедре классической филологии, где его, однако, травили за отстаиваемое им ватиканское произношение.