Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

Тогда мы почти все поддерживали эти события. К правительству все были настроены негативно- равнодушно, а вот сами события нам нравились. Нравилось, что в Крыму и на Донбассе люди перестали терпеть чиновничий произвол, притеснения, взяли свою судьбу в свои руки. Мы искренне делали им победы тогда.

Что бы потом ни говорили разные пропагандисты, подросткам тогда нравилось это всё: и то, что Крым вернули, и то, что Донбасс поднялся против чинуш и бандитов бороться за свою независимость. Мы были поколением, которое готовили к большой войне. Мы ждали этой войны, мы мечтали о ней. Нам хотелось под танки. Мы хотели умереть героями.

Жить мы совсем не хотели.

Нас воспитывали в том духе, что мы созданы для того, чтобы умереть. Так мы, по крайней мере, это воспринимали. И мы были готовы бросаться под танки.

Во многом это было от неустроенности жизни. Наше поколение к ней не готовили. Мы не знали, как нам жить. Родители и школа ограждали нас и от политики, и от работы за деньги. Нас учили тяжело работать, но не учили зарабатывать. Зато нам говорили: впереди война, нищета, голод.

Поэтому мы с детства знали, что хорошей работы у нас не будет, что места в жизни мы себе не найдём, что родители наши состарятся и умрёт, а мы сдохнем. И поэтому нам хотелось получше пожить, пока это возможно, заработать приключений на свои головы и красиво умереть. За Родину, за революцию. За что- нибудь.

Мы не боялись ни тюрьмы, ни каторги, ни армии, ни эмиграции, ни смерти. Мы боялись работы в офисе, семьи, собственной квартиры. Боялись стать такими же больными, забитыми, вечно брюзжащими людьми, как наши родители.

Наверное, чуть позже я напишу об этом подробнее.

После четырнадцатого года мы было решили, что время умирать приходит. Мы ошиблись. Правительство дало

фальстарт. И мы так и остались в странном подвешенном состоянии.

С одной стороны, мы под санкциями, а на Донбассе идёт кровопролитная война против народа и революции, и нам велят быть готовыми к обороне в любую минуту. С другой, мы так и живём, как жили до этого.

Но что-то всё-таки изменилось по сравнению с нулевыми. Что-то очень важное.

Солнце в семнадцатом всходило совсем не так, как в двенадцатом.

В атмосфере появился какой-то странный тревожный дух, эдакий холодок возле сердца.

Ощущение было, что мы живём как бы в окружении, что нас уже взяли в кольцо, но стрелять ещё не начали. Это было жалкое затишье перед чем-то большим, по- настоящему великим.

Нулевые запомнились нам сытым, ленивым и до невозможности унылым временем. Ничего тогда не происходило. Всё было глухо.

Точнее, постепенно что-то тоже менялось, что-то сдвигалось, и мы видели это. Это было странно. Нам казалось, атлантический неолиберальный капитализм победил, но вроде бы при этом Россия сопротивляется, исподволь пытается вырваться. Не важно, проявляется это в саботаже анархистов или в действиях президента. Мы не хотели возвращаться в нулевые. Казалось, тогда всем на всех было плевать, а люди только и делали, что жрали.

Нулевые для нас продолжались до четырнадцатого года.

Потом мы пережили патриотический подъем и оказались в подвешенном состоянии. Непонятно было, куда движется страна. Прежнее изобилие прошло, наступило время экономии. Всё стало как-то строже: рацион аскетичнее, разговоры – лапидарнее.

Мы не знали, куда идёт страна и что делать нам. Ведь нас готовили к тотальной войне, к абсолютному самопожертвованию, а это всё откладывалось и откладывалось.

В воздухе витала тревога. Казалось, впереди должно быть что-то такое, что навсегда изменит нашу жизнь. И оно всё откладывалось и откладывалось, как откладывается час за часом твой рейс в аэропорту. Это вызывало и тоску, и тревогу, и страх за наше будущее, за будущее всей страны и всего человечества, но в то же время – и сильное любопытство: что это-то такое готовит нам судьба, что всё откладывается и откладывается, – видимо, что очень большое.

А ещё нам очень хотелось что-нибудь сделать, чтобы приблизить это. Вот мы и сделали.

Я за это угодил в «Лефортово».

Однако вернёмся к делу.

Анатолий Михайлович весьма конспиративно и путано объяснил мне, что существует «одно патриотическое общество», в деятельности которого я непременно должен принять участие.

Отказать Анатолию Михайловичу я не мог.

Так я и попал в состав «Дунайского союза».

    Глава четвёртая. «Дунайский союз».

В те времена политическая жизнь в России кипела, и в стране развелось множество левых и правых организаций. Одной из них был «Дунайский союз». Основан он был одним молодым и национально мыслящим интеллигентом, который отверг пороки своей среды и решил посвятить жизнь служению Родине. Впоследствии это едва не привело его к самоубийству.

В отличии от «Общества тёмной воды», «Дунайский союз» был небольшой, в целом ориентированной на молодёжь организацией. Там состояли нацболы-раскольники, молодые офицеры, курсанты, студенты-коммунисты и прочий подобный люд. Правых там было очень мало, и все они были вполне адекватные. Сама организация держалась взглядов левых.