Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

двадцативосьмилетний туповатый толстяк Бардин, двадцатичетырёхлетняя следователь по особо важным делам Алмазова из Санкт-Петербурга и ещё упитанная двадцатишестилетняя следователь Корнейчук.

Конкретно моим делом занимались Алмазова и Корнейчук.

Алмазова была не слишком высокой, очень стройной и приятной молодой девушкой. Вся она была очень худая и только щёки у неё были полные. Живые голубые глаза всегда смотрели как-то весело и игриво. Густые и длинные светло-русые волосы аккуратно спускались на плечи.

Она много работала и редко бывала на свежем воздухе. Ей не хватало физической активности. От этого личико у неё было бледным, а тело физически неразвитым.

Короче, на вид она была вся такая няша-няша, – ну точно девочка из аниме.

Просто СК-тян, ей-богу!

Но вообще это был очень плохой и нехороший человек.

Она открыто хвасталась тем, как много людей она посадила. А ведь среди тех, кого она отправила в

тюрьму, были в том числе и несовершеннолетние…

Помню, во время моего допроса у неё один из оперов всё время вспоминал, как она посадила в тюрягу одного педофила. Каждый раз он вспоминал какой-то момент из этого дела, а потом говорил: «Ну, теперь этот урод на зоне петухом будет! Петухо-о-ом!». И каждый раз, когда он жто произносил, Алмазова начинала истерически громко хихикать, немного даже повизгивая от восторга.

Допрос (на сей он уже официально так назывался) закончился. Мне меня повезли в ИВС.

Боже, как мы туда ехали! Это надо было видеть! Воистину был королевский выезд!

Специально для меня подвезли целых три автозака. В каждый из них набилось по двенадцать ни то омоновцев, ни то ещё каких-то силовиков. Всё они были в бронежилетах, в балаклавах, в касках. В руках у каждого был автомат Калашникова. На меня надели наручники. После этого меня завели в автозак и посадили в какой-то жутко тесный сейф, закрыли там, а потом поехали. В автозамена кроме меня сидели лишь двенадцать автоматчиков. Перед нами ехал ещё один автомобиль с ними же. За нами – ещё.

Мы долго, часа два, наверное, катались по городу, нарезая круги, прежде чем добрались до ИВС.

Там я провёл следующие несколько дней. Там же состоялась очная ставка с Даминовым. Даминов был напуган.

Следователь хотела провести ещё очную ставку с Алисой, но в тот день мы не успели.

Кстати, именно в ИВС я начал писать этот свой роман.

Именно там было написано к нему предисловие.

Из ИВС меня повезли в суд. Тут уже сопровождение было поскромнее: обычная полицейская «Газель» и шесть конвоиров. На сей раз это были простые полицейские. Из оружия у них были лишь дубинки и пистолеты Макарова.

Суд вынес решения: мера пресечения – заключение в СИЗО.

Следующие два месяца я провёл в «Лефортово».

Про тюрьму мне рассказать фактически нечего. Все два месяца там я просидел в одиночке.

Точнее, камера была не одиночная. Она была рассчитана на трёх человек, но сидел я там один. Других заключённых за всё время нахождения в тюряге я даже и не видел. Ни с какими специфическими тюремными порядками я не сталкивался.

А так – что про тюрьму рассказать? Камеры и камеры. Решётки и решётки. Ничего особенного, короче. Сидишь себе в довольно просторной комнате, гимнастикой занимаешься, книжки читаешь. Вот и вся тюрьма.

Конечно, это я сейчас так говорю. Когда я в тюряге сидел, у меня были совсем другие впечатления.

Впрочем, эти свои впечатления я вам изложу немного позже. Скорее всего уже в другой книге. Эту мне нужно дописать как можно скорее. На неё нашёлся издатель, который требует сдать рукопись как можно скорее.

Через два месяца меня выпустили из тюрьмы. Я был переведён под домашний арест.

Что было дальше?

Да ничего особенного.

Суд надо мной состоялся 11 декабря. Через два месяца, аккурат в начале февраля, я был выпущен под домашний арест.

Дома, как ни странно, оказалось много тяжелее, чем в тюрьме.

Обстановка в доме была до невозможности накалённой. Родители были нервные.

В остальном всё было нормально.

Я быстро приучился рано вставать и обычно в пять утра уже бывал на ногах. Ложился я рано, – обычно в восемь или девять вечера.

Вставал, делал дыхательную гимнастику минут тридцать или сорок. Затем часа три занимался гимнастикой. Потом ледяной душ. Потом завтрак. Он обычно бывал часов в девять или десять утра. Иногда позже. Затем я садился писать. Писал обычно до обеда. Потом опять ел и опять писал. Затем снова принимал холодный душ и ложился спать.

Так проходили месяцы.

В школе тем временем продолжались допросы.

 Глава тридцать первая. Золото Кастро.

Первые несколько месяцев моего заключения прошли для меня как в тумане. Из тех двух месяцев, что я просидел в «Лефортово», – я нынче не вспомню решительно ничего. Ну, ничего важного по крайней мере.

Меня практически и не допрашивали. За всё время, что я провёл в тюрьме, прошла всего одна очная ставка. Это была ставка с Даминовым. Этот придурок сильно боялся и всё хотел выгородить себя. На ставку он пришёл вместе с отцом как несовершеннолетний.

Пару раз меня возили в суд продлевать содержание в СИЗО. Один раз продлили. Второй раз – нет.