Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

Нужна латынь, нужен греческий. История, конечно, география там… Литература тоже. Но только правильная, мускулистая литература, а не всякие там слащавые русские классики.

Нужен здоровый национальный дух. Нужны патриотически настроенные учителя.

Тогда мы вырастим здоровую молодёжь! Такую, как вырастил у себя когда-то Гитлер.

Это будут настоящие варвары. С такими варварами мы легко завоюем себе место под Солнцем.

В этом уж я ничуть не сомневаюсь!

– Знаешь, Миша, – сказал тут я, обращаясь к другу, – а ведь многое из того, о чём ты говоришь, уже воплощается в жизнь. У нас и реформа образования сейчас проходит. Поговаривают, физкультуру сделают главным предметом. Да и вообще: когда ты про англичан рассказывал, мне так и казалось, что это ты про нашу школу гутаришь. У нас ведь тут, как ты говорил, и фехтование, и конкур…

– Да, я вот тоже хотел сказать об этом! – снова взбудоражился успокоившийся было Миша. – Наша школа, если подумать, устроена очень даже по-английски. Томас Арнольд, думаю, одобрил бы.

Миша крепко обнял меня за плечи. Он многозначительно уставился в потолок. Глаза его выражали небывалое одухотворение.

– Знаешь, Марат, – сказал Стефик, – я думаю, всемогущий бог уготовил нашей школе особое место. С неё должна начаться великая реформа нашей системы образования. Реформа, которая сделает нас по-настоящему великой нацией!

– Миша! – испуганно закричал я. – Что ты такое несёшь?! Ты же атеист!

Миша впал в некоторое время в ступор.

– А, точно! – с невероятной досадой в голосе произнёс он после минуты молчания. Стефик опустил голову и закрыл лицо руками. – А я и забыл совсем!

И вообще, Марат, не слушай меня особенно. Я уже того… Нюхнул малость сегодня…

– А, так ты поддатый? – крепко хлопнув Мишу по плечу, весело спросил я.

– Я – пиздатый! – так же весело ответил он, заваливаясь на бок. – I am strong and pussy, как говорят англичане! – громко простонал он, вытягивая к потолку правую руку.

Ну, Марат, выпьем за Британию!

Land of hope and glory, мать твою!

Стефанко потянулся к стоявшей на журнальном столике банке. Он приподнялся, сел в почти нормальное положение, дёрнул за кольцо и открыл банку.

Я тоже взял со стола одну, тоже дёрнул за кольцо и тоже открыл.

Мы чокнулись и выпили.

– Надо проветриться, – устало отчеканил Миша, напряжённо оглядывая диван и журнальный столик. – А мы что, уже всё съели? – вдруг удивлённо спросил он. – Ничего себе! Ну и скорость!

Да, забыл вам сказать: всё то время пока Миша расхваливал англичан, – он продолжал жевать.

Я, честно признаться, тоже не отставал. Пока Стефанко говорил, я его внимательно слушал, а параллель лопал себе за милую душу лопал шоколадные батончики и конфеты.

За то время, что Миша говорил, мы с ним успели сожрать всё, что принесли из кухни. Так что когда его торжественная речь закончилась, лежавшая на столе и на диванных подушках снедь в упаковках тоже подошла к концу.

– Пойдём, выйдем!.. – устало произнёс он. – Мне нехорошо что-то… На воздух надо…

Мы встали. Миша пошёл к себе в спальню для того, чтобы переодеться. Я сразу направился в прихожую, надел ботинки, накинул на плечи куртку.

Минут через пять появился Стефанко.

– Сейчас пойдём, – сказал он, обуваясь.

Он одел куртку, и мы пошли.

Гулко стучали о выскобленные бетонные ступеньки лестницы подошвы наших башмаков.

В молчании мы спустились на первый этаж.

Подъездная дверь открылась. Свежий морозный воздух ударил нам в лица. Мы вышли и попали в ночь.

Чистое, без единого облако, высоко сине-чёрное небо переливалось точно гигантских размеров агат.

Со всех сторон нас окружала густая темнота мрачных, почти совсем не освещённых дворов. То здесь, то там, меж ветвей исполинских деревьев прятались тускло мерцавшие в прозрачном воздухе холодной февральской ночи красновато-жёлтые фонари.

И казалось, будто тёмные дворы – это космос. Такой весь огромный, мрачный, холодный. А редкие фонари во дворах – рассеянные во вселенной маленькие жёлтые солнца.

Тишина вокруг. Никого и ничего не слышно. Ни машин, ни людей. Только свежий, сегодня нападавший снег хрипло трещит под ногами.

Мы погуляли немного, а затем вернулись к Мише домой.

– Пошли в комнату! – пробурчал Стефанко, направившись к себе в спальню. Он устало держался руками за лицо. – Ну же, пойдём! – сказал он, остановившись в дверном проёме.

Миша вяло держался за косяк двери. Глаза его были закрыты. Казалось, он сейчас упадёт.

– Иду, Миша, – устало и грустно произнёс я, направляясь к нему.

Стефанко неспешно вполз в собственную спальню. Не вошёл, а именно вполз.

Большой свет он зажигать не стал. Так и вошёл в тёмную комнату.

Едва держась на ногах, Миша доковылял до кровати.

Он склонился перед стоявшей возле его ложа тумбочкой. Раздался щелчок небольшого выключателя. Стоявшая на тумбочке лампа вспыхнула ярким желтоватым светом. Свет её сильно приглушал массивный абажур.

Комната погрузилась в приятный, в меру таинственный полумрак.