Тёплая птица

            Глазки Епифанцева суетливо забегали.

            -В чем же дело, ваш крест?

            -Как в чем? Ты что, не чуешь - мертвечиной разит?

            Епифанцев втянул воздух: крылья тонкого горбатого носа расширились,  показав  в ноздрях кустики черных волос.

            -Не чую, ваш крест.

            -Ну, так я тебе говорю.

            -Ваш крест, овощей много, трудно найти дохлого.

            Я догадался, что овощами работник теплицы называет спящих людей. Среди них больше мужчин, но встречались и женщины, одна, - рыжеволосая, лежащая на нарах нижнего яруса, привлекла мое внимание. Я приблизился. Чем-то похожа на Марину. Да, волосами. Я взял рыжую прядь:  у моей женщины волос мягче, нежнее.

              Тяжелая рука легла на плечо. Я обернулся.

            -Что, Ахмат, понравилась? – отец Никодим подмигнул.- Пришлю к тебе, если проснется.

            -А сны?

            -Что?

            -Снятся ли им сны?

            Отец Никодим задумался.

            -Наверное, снятся. Нам всем снятся.

            Я представил: бесконечный сон, вроде того, про казнь Серебристой Рыбки. Мурашки побежали по телу.

            Овощи!

            Темнота и лабиринт, наполненный страхами, радостями и болями. Лабиринт, построенный на обломках памяти, в который не войти, из которого не выбраться.

             Овощи не видят снов.

            Что-то начало расти внутри меня – вся моя жизнь в Русских Джунглях набухала, как овощ.

            -Просыпайся.

            Отец Никодим отстранился, Епифанцев захихикал.

            -Просыпайся! – заорал я и ударил рыжеволосую женщину по щеке. Даже краткое соприкосновение передало холод ее тела.

            Блуждающие в лабиринте. Ау! Сюда! Выход здесь!

            -Просыпайтесь.

            Я побежал вдоль нижнего яруса.

            -Просыпайтесь!

            Отец Никодим что-то крикнул.

            Стена. Я остановился. У лабиринта нет выхода.

            -Ахмат!

 Глава ОСОБи улыбался, пока я подходил. Епифанцев вытирал ладонью выступивший пот.

-Посмотри-ка, Ахмат.

Рыжеволосая женщина сидела на нарах, тараща на нас непонимающие глаза. Ее губы пошевелились (синеватые, тонкие), но не издали ни звука.

-Черт подери, - сказал Епифанцев.- Впервые такое вижу.

-Что такое? – обратился к нему отец Никодим, на лице которого еще не угасла улыбка.

-Впервые вижу, чтобы овоща разбудили, ваш крест, - работник теплицы вытер взмокшие ладони о серую ткань робы, - обычно они либо сами просыпаются, либо вообще не просыпаются.

-Не думаю, что ее разбудил Ахмат, - задумался отец Никодим. – Скорее, просто настал ее час. Эй.

Он помахал рукой перед глазами женщины. Та не среагировала.

-Бесполезно, ваш крест, - ухмыльнулся Епифанцев. – После пробуждения овощу надо дней пять, чтоб оклематься. Бывают, конечно, исключения, но эта явно не из них.

-Хорошо, Епифанцев, вызывай людей. Пойдем, Ахмат.

Мы направились к стеклянной двери. Отец Никодим обернулся.

            -Да, и еще, - он выразительно кивнул на неподвижно сидящую на нарах женщину. – Держи свой хуй на привязи, а то я тебя знаю.

            Епифанцев почтительно закивал головой.

8 ЛОРД-МЭР

На последнем этаже башни дверь с лестничной клетки была металлической, а не стеклянной, и у нее дежурили сразу два автоматчика. Отец Никодим кивнул одному из них и тот, выудив из кармана длинный ключ, отпер дверь. Мы вошли. Дверь с лязгом захлопнулась.

            Широкий полукруг стены украшали потускневшие, но все еще  яркие рисунки. Дети пускают воздушного змея, играют в мяч, сидят за партами. Похожие рисунки – на высоком потолке.

            -Ахмат, - негромко сказал отец Никодим (похоже, здесь он почувствовал себя неуютно). – Постарайся не выкинуть коленец, как в теплице. Я, конечно, все понимаю, но Лорд-мэр - это не овощи, которых нужно будить.

            -Обещаю, ваш крест.

            Глава ОСОБи подошел к двери с проржавевшей табличкой (черные буквы «ДИРЕКТОР» едва читались), взялся за круглую ручку, взглянул на меня и повернул ручку.

            Я вошел следом за ним в полутемный кабинет, заставленный шкафами с полуистлевшими бумагами, со статуэткой мальчика, играющего на трубе, с широким столом и креслом у единственного окна. Огляделся, нащупывая за пазухой нож.

            В кабинете кроме меня и отца Никодима никого не было.  

            Глава ОСОБи устало опустился в кресло.

            -Но где же Лорд-мэр, ваш крест?- спросил я, уже смутно догадываясь об истине.

            -Андрей, - вздохнул отец Никодим. – Островцев Андрей, какой ты, в сущности, мальчик. Глупенький мальчик, - он кивнул на статуэтку. – Дудишь-дудишь, а зачем, почему – тебе невдомек. Лорд-мэр перед тобой.  

            Я выхватил нож. Протиснувшийся в окно солнечный луч сверкнул на лезвии.

            Дверь кабинета распахнулась, сильный толчок в спину бросил меня вперед, на стол. Отец Никодим вскочил, прижал мою голову к столешнице. Сзади кто-то выкрутил мне руку и забрал нож.

            -Накинь на него браслеты, - брезгливо сказал Лорд-мэр, - что-то  распетушился не в меру.

            Запястья сдавил холодный металл. Сильные руки оторвали меня от столешницы и усадили на пол. Киркоров, ухмыляясь, уставился на меня, а через его плечо… Через его плечо на меня смотрела Марина.

            Киркоров размахнулся и ударил. Рот наполнился соленым. Я не следил за ним, а глядел на Марину. На ее лице отразилась боль, когда кулак Киркорова врезался мне в губы: почему, если она с ними заодно?