Тепло камня

========== Глава 28. Беспокойство Рэя и тревоги Хранящей Покой ==========

Жизнь Светлой Опушки входила в спокойное русло. Все шуа с удивительной быстротой и лёгкостью привыкли к присутствию человека. Он продолжал интересовать Народ, но их добродушное любопытство почему-то совсем его не тяготило. Было приятно чувствовать себя частью их жизни, включиться в её спокойное, светлое течение.

Прошло всего несколько дней, но иногда Рэю казалось, что он всегда жил здесь. Ходил собирать тумисовые ягоды и поливать апуту; купался в реке; таскал контейнеры в посёлок; прикреплял их ремнями из плотной ткани к рыжим бархатным спинам добродушных тилапов, косящих на него умными лиловыми глазами; вместе с Ришем купал их в реке; смотрел на игры и возню малышей; ловил на себе внимательно-тревожные взгляды Тиши (у него такой сухой нос! должно быть, он простудился!!!); припасал угощение для тилапов; слушал по вечерам сказки, которые рассказывал старый Шиф, и сам рассказывал истории о других мирах, которые ему самому начинали казаться сказками.

Теперь, когда они больше не боялись нарушить утренний сон человека, он получил представление о том, что такое утро в Светлой Опушке. Конечно, это не та тишина, которая встретила его первое пробуждение на Шуали.

Сонные, иногда ворчливые голоса взрослых шуа, звонкие — детей и подростков; кто-то перекликается с одного конца посёлка на другой, пытаясь выяснить, что же они там, в конце концов, хотят получить на завтрак; на дальней стороне никак не могут определиться спросонок, а когда это, наконец, происходит, то с этой стороны им не без злорадства отвечают, что уже достали из кладовки что-то другое и, сопровождая свои действия непрерывным ворчанием, снова лезут в кладовку — менять на то, что попросили. Когда кладовка закрыта, с той стороны сообщают, что это даже лучше, что они достали то — другое, и менять его не надо…

А в это время на ручье малыши, хоть их и немного, поднимают такой визг, писк и плеск, что кажется — они разносятся по всему лесу.

Оказывается, утро — самое шумное время в жизни шуа. И Рэй встречал его улыбкой, какое-то время слушал многоголосую перекличку и возню просыпающегося посёлка, от которой улыбка нередко переходила в смех, потом выходил из зеленоватого сумрака домика под утренние лучи или мягкий обволакивающий свет пасмурного дня, и шуа, с ворчанием закрывавший соседнюю кладовку, улыбался (или улыбалась) ему.

Кажется, они не умели ни злиться, ни раздражаться всерьёз. По крайней мере, Рэй не мог себе этого представить. А вот представить себе грустного шуа, погружённого в какие-то безрадостные или тревожные мысли, к сожалению, было нетрудно.

Риш находился рядом с ним почти постоянно и, спустя несколько дней после первого знакомства, Рэй заметил, что его юный друг застыл неожиданно в печальном оцепенении. Ему казалось, что человек, занятый своим делом, не обратит на это внимания. Через несколько минут Риш тряхнул головой и стал прежним — деятельным, весёлым, словно и не было ничего. “Хорошо, если мне это только показалось”, — подумал Рэй.

Но нет — не показалось, и не было случайностью. Такие минуты — тревоги, пугающей и непонятно чем вызванной, — повторялись и даже, кажется, случались всё чаще. Теперь Рэй замечал, что иной раз в разгар общего веселья вдруг промелькнёт между счастливыми и беззаботными шуа что-то неуловимое, словно тень, скользнувшая по улыбающимся лицам и каждому заглянувшая в глаза, оставляя в них крохотную, но ощутимую частицу печали и страха.

Впрочем, это последнее наблюдение относилось только к взрослым, во взглядах которых Рэй теперь отчётливо видел оттенок грусти и тревоги, слабый, едва различимый за бесконечным жизнелюбием, но всё же заметный, когда узнаешь их поближе.

Но куда больше его беспокоили напряжённо-тревожные взгляды Тиши, которые бросала она на сына, когда он отворачивался и не мог этого видеть. В такие моменты Рэю всегда вспоминалось, как смотрели на его товарищей-наёмников матери, жёны и подруги, провожая их на очередное задание.

Они улыбались, старались выглядеть уверенно и спокойно, но стоило близкому человеку отвернуться, и глаза становились тревожно-больными от невысказанного страшного вопроса и напряжёнными от желания вобрать, впитать и удержать дорогой образ.

Хоть и в меньшей степени, но именно такое или подобное выражение мерещилось Рэю в чёрных глазах Хранящей. А это уже настораживало. Незаметно для себя Рэй привязался к Ришу, чего, впрочем, и следовало ожидать, и теперь не мог не беспокоиться за него, хотя толку в этом не было никакого.

Как бы к нему ни относились, всё равно он остаётся чужеземцем, который ничего не может изменить в их жизни и обычаях. Даже спросить о том, что его волнует, он пока не решался, предполагая, что его расспросы могут лишь заставить их замкнуться и стать осторожнее в его присутствии. Пока, судя по всему, шуа несколько недооценивали наблюдательность человека, и он предпочитал, чтобы так было и впредь.