Тепло лютых холодов

Походя Алексей отметил, что продовольственное снабжение латвийской столицы значительно беднее, нежели в небольших городках соседней Литвы. Не то чтобы здесь было голодно – совсем не так. Но то, что в стране считалось деликатесами, на витринах Риги не залёживалось. А то и вообще не попадало в поле зрения простых смертных. Как и везде! Что-то особенное можно было отхватить лишь в центре, да и то, если повезёт.

Алексею приходилось слышать, будто так происходит из-за того, что в Риге давно более половины жителей – русские. «Словно русских можно не кормить!» – не согласился Алексей. Но через какое-то время и у него возникло сомнение: «А разве не происходит именно так по всей большой стране? Почему в малых российских городах люди живут значительно труднее, нежели в городах-миллионниках. К чему лукавить, прячась за официальные корректные фразы? В малых городах люди живут не труднее, а просто хуже! Соответствует ли это заявленному равенству всех советских людей и провозглашенной справедливости? И чем москвичи лучше остальных граждан большой страны? Ничем! Я еще понимаю трудности доставки товаров куда-то в горный посёлок или за недосягаемый полгода полярный круг, но даже в Подмосковье, если судить по материальному обеспечению их жизни, проживают люди низшего сорта!»

Мороз ещё держался в пределах двадцати, потому Иварс, оставаясь в машине, двигатель не глушил.

Выйдя в центре Риги на тесноватую площадь, красивую даже без зелени и цветов, укрытую чистым ровным снегом, Алексей долго рассматривал высоченный пятиярусный памятник Свободы, высеченный из красного гранита. Как Алексею объяснил кто-то из прохожих, походя, – это символ стремления латышей к независимости.

«Не понял! – удивился Алексей. – Независимости от кого? От нашего Советского Союза? От всего советского народа? От русских? Как же он до сих пор здесь стоит, олицетворяя собой махровый сепаратизм? Даже если этот монумент возведён в честь совершенно условной некой Свободы, то опять же, что под ней подразумевается? Туманно это, но очень походит на плохо прикрытую провокацию! Потому не понимаю, как он здесь еще стоит?»

На сложном по форме сорокаметровом постаменте подняла вверх руки изящная девушка в длинном облегающем платье. Латыши уважительно говорят – это Милда! Сама мать Латвия! В её руках гордо сияют три золотые звезды, затейливо увязанные между собой своими же лучами. Звезды символизируют три части страны: Курземе, Видземе и Латгале.

Алексей, к собственному сожалению, ничего о них не вспомнил. Может, и не знал никогда, потому устыдился. Он всегда считал, будто обязан знать всё и вся! И разбираться в тонкостях любых политических и исторических процессов. Его этому учили. Потому еще до своей поездки Алексею казалось, будто в Риге придется увидеть лишь то, что он давно уже знал по фотографиям и кинофильмам, собирая в свою память информацию по крохам и отовсюду.

– Когда-то, ещё до Милды, здесь стоял памятник Петру Первому! – подсказала Алексею чистенькая старушка, заметившая почтительный интерес советского армейского офицера и решившая ему помочь.

В реакции Алексея на свои слова она нашла подтверждение искренности его интереса, и потому заговорила опять:

– Сразу после последней большой войны нашу Милду собирались сносить, чтобы опять воткнуть сюда того самого немецко-русского императора. Только Вера Мухина нашу Милду и отстояла! Может, потому, что она, Вера, уроженка Риги? И красоту нашу уважала? Правда ведь, очень красивая у нас Свобода? – разволновалась от собственных слов и воспоминаний старушка.

– А почему Свобода? – не стал скрывать свою неосведомленность Алексей.

– Так ведь наша любимая Латвия никогда свободы не знала! Потому к ней всегда и стремилась! Но во все века кто-то сверху на Латвии восседал!

– И сейчас восседает? – в лоб уточнил Алексей, полагая, что старушка спасует перед необходимостью обвинять советскую действительность.