Теплый дом. Том II: Опекун. Интернат. Благие намерения. Детский дом (записки воспитателя)

Хозяева разглядывают меня с интересом. И я смотрю на них внимательно: что этих-то гонит из дома? Мои, детдомовские, к своим рвутся. К пьяницам, забулдыгам, уже давно потерявшим человеческий облик…

Судя по одежде, обитатели землянки — «домашние».

Землянка сделана добротно.

— Целое лето строили, — с гордостью сообщает один, поймав мой взгляд.

— По ночам копали, — поясняет второй, — чтоб менты не накрыли.

В печурке — топится по-черному — закипает котелок. Видно, картошку варят. В тепле разморило, а от аппетитного запаха спазмы в желудке.

Спрашиваю, сглотнув слюну:

— А что — так все время и питаетесь картошкой?

Рыжий смеется.

— Ну вы такое скажете! Живем как короли. Хлеб из булочной — выносим сколько хочешь. Самообслуживание! А из «Диеты» колбаса, сыр, масло. Тем же макаром. Только часов в шесть надо идти, когда народу много. Летом, конечно, хуже. А сейчас: под куртку и — делай ноги! Для понта, конечно, можно за пакет молока заплатить. Так что пожрать всегда найдется.

Умолкает и пристально смотрит в огонь.

— Ну а родители твои что? Так и отпустили?

— Моя мать только рада хоть куда сбагрить, а вы — отпустила… Говорит, если б не я, так давно бы замуж вышла, — он снова помолчал. — А мне что? Пусть выходит. Жалко, что ли? Она все под молоденькую работает, а как Петька, прошлогодний… этот… друг ее, меня увидел, так и спрашивает: «Когда ж ты такого байбака завести успела? Если тебе двадцать…» И перестал ходить.

Рыжий грустно замолчал и подул в огонь.

— Да… — хочу сказать что-нибудь в утешение, а что скажешь? чем утешишь? — И твои родители рады, что ты из дому ушел? — обращаюсь к другому.

Мучительно о чем-то думает. Видно, случай непростой. Наконец тихо отвечает:

— Ищут… Только зря.

— Но вот я же нашла.

— То вы… Ханурик про вас рассказывал… Только зря вы ищете. Все равно без толку, — смотрит на меня испытующим взглядом.

Картошка готова. Рыжий выхватывает котелок из огня, сливает воду и откидывает дымящийся картофель в алюминиевую миску.

— Вот. Ешьте.

— Очень жаль, но меня ждут… Хорошо тут у вас.

— Там смотрите, через канаву осторожно. Дно неровное.

— Ну, счастливо, — и направляюсь к лазу. — А ты, Деготь, — тебя ведь так, кажется, зовут? — заходи в детский дом вместе с Андреем.

— Меня Сашей зовут… Если Ханурик вам очень нужен, ищите на стройке. На чердаках.

— До свидания, Александр. Жду твоего ответного визита.

— А мне можно? — Рыжий с надеждой посмотрел на меня.

— И ты приходи. До свидания еще раз.

Когда я выбралась из землянки, было уже настолько темно, что контуры новых домов едва различались. Идти сейчас туда — «безнадега». Подходим к канаве — плотика нет. Бродим по берегу как привидения — не вплавь же пускаться! Смотрим — две тени приближаются — Деготь и Рыжий.

— Давайте мы вас на лодке переправим.

— До чего же вы вовремя! — Я от радости готова их тут же зачислить в первый отряд.

Вытащили из кустов лодку — и как нам в голову не пришло там поискать! Ведь ясно же — на чем-то они переправляются…

Позже снова разыскивая Ханурика, я побывала у Александра. Он из квазиинтеллигентной семьи. Отец — ответственный работник. Мать — «домашняя женщина» с дипломом. Дом — полная чаша. Только вот с сыном неудача: «Что-то в нем всегда было такое… понимаете? Не воспринимал он меня, понимаете? — плачущим голоском говорила холеная дамочка в длинном китайском халате, плавным жестом изящной лапки указывая на импортную стенку. — Сокровища мировой культуры, комфорт… — все это для него пустой звук. Все, ради чего мой муж трудится без устали, все-все!.. И вместо уважения к родителям — протест. Черная неблагодарность…»

Лишним был сын в семье. В семье, где не было живых чувств, где каждый сам по себе. Только имущество общее…

Второй хронический бегун — Огурец.

Огурец — подкидыш. Мать принесла его с запиской к порогу дома ребенка и исчезла.

А прозвали его так за вытянутую форму черепа. Волосы у него белые и прямые. Ресницы черные. И брови тоже. А глаза — синие-синие. За такую внешность в дошкольном детдоме его назначали Снегурочкой.

Был Огурец патологически неряшлив. Ногти вечно с черной каймой. На рубашке — все меню: и вчерашнее, и за прошлую неделю.

Первое время приходилось водить его умываться. Потом уже достаточно было посмотреть на свежее пятно от соуса на рубашке, как тут же мчался в умывальник.

Огурец был единственным воспитанником детского дома, который читал газеты. Причем не только спортивные сообщения, а всю газету от первой до последней страницы. Читал с пониманием — ориентировался. Вот на этом я его и подцепила:

— Ну, что нового в мире?

И он обстоятельно рассказывал. Стал ждать этих бесед, готовился к ним — более внимательно и старательно читал газеты…

Так, исподволь, приручались самые дикие. Находились точки соприкосновения в привычном круге их интересов, увлечений.