Теплый дом. Том II: Опекун. Интернат. Благие намерения. Детский дом (записки воспитателя)

…ВЫ ИХ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ТАКИМИ ВИДИТЕ?

В конце года активно культивировался слух — отряд на лето будет разбит. Двадцать «лучших» поедут в трудовой лагерь под Краснодар, а остальные — все они были для меня одинаковы. И конечно же, в классических традициях: больше всего душа болела за неблагополучных. А такими по-прежнему были Ханурик, Мамочка, Беев, Кузя, Огурец…

Ханурик хоть и не дичился и тянулся к девичьему обществу (что заметно повлияло на его внешний вид), все же был еще трудноуправляем и выкидывал подчас такие фокусы, что дыхание захватывало. Однако в нем все время шла напряженная работа — работа души. Он пристально всматривался в окружающих, что-то себе там, внутри, прикидывал и — бывало такое! — поражал меня удивительно точными и меткими определениями людей и ситуаций. Совершенно неожиданно он «открыл мне глаза» на Людмилу Семеновну. «Вы что думаете, она такая уж и вреднющая?» — спросил как-то после очередного разговора «на повышенных тонах» в директорском кабинете. «Нет, — говорю, — ничего такого я не думаю. И тебе не советую так думать!» — (Он понимал, что я лукавлю, и поэтому продолжал допрос.) — «Вы знаете, что было в этом дэдэ раньше, когда мы еще в старом здании были?.. Нас вообще кормили вареными яйцами три раза в день! Во!..» — «Ну, это ты что-то напутал, — усомнилась я. — Небось сами все «скрали», вот и пришлось есть яйца». — «Ну, точно вам говорю! Так было! — горячился он. — Мы с Беем караулить ходили за ограду, чтоб выследить… И сами видели, как повар, вечером уже, банку с ветчиной, здоровую такую!.. из кустов достала… И в сумку спрятала. Мы побежали в милицию, чтоб ее поймали, пока она на остановке стоять будет, а нам эти менты сказали: «Не лезьте не в свое дело!» — и даже не стали ее вызывать!.. А вы говорите…»

На это возразить мне было нечего, и я только плечами пожала. А что касается моего мнения о Людмиле Семеновне, то оно было крайне неоднозначным. С одной стороны, я понимала, как ей нелегко (управляться с таким хозяйством надо уметь!), но все же что-то в душе моей протестовало и заставляло меня лезть на все новые и новые конфликты. Нельзя сказать, чтобы Людмила Семеновна совсем уж не любила своих питомцев. Нет, этого не было… Она и пошутить с ними умела, и приголубить. Были у нее и свои любимчики. (Очень скоро я заметила, что и Людмила Семеновна выделяет неблагополучных, им отдает предпочтение. Но было в этом повышенном к ним внимании что-то от подкупа, заискивания, что ли… Она их боялась — и это дети понимали. И пользовались, как водится.)

Ощущение двойственности внушала мне и Татьяна Степановна. В ней в еще большей степени уживались два разнополюсных человека. Но было в ней одно совершенно положительное свойство — она не была злопамятна и мстительна. Частенько ребята устраивали ей «заподлянки», вплоть до обливания «помылками», но она, рассердившись вначале, потом быстро отходила и делала как ни в чем не бывало свое дело… Меня это свойство поражало, и я думала, смогла ли бы я простить такую «заподлянку»?

Вообще, мир взрослых обитателей этого дома был весь сложен и неоднозначен. Работа наитруднейшая, и отношения, соответственно, устанавливались непростые. Зевнешь — и остался с носом! Все время надо быть начеку. Наверное, в таких условиях и выявляется истинное соотношение доброго и злого начала в человеке, если говорить условно. Так или иначе, люди эти, при всех своих странностях, внушали мне уважение и сочувствие.

Что же касается детей, то сказать, что я их любила, было бы неверно. Потому что все они стали частью меня, моей сути. Вечером, точнее поздно ночью, возвращаясь домой, думала: только бы до постели добраться. Но, придя домой, уже начинала отсчитывать часы, когда снова помчусь в детский дом… «Помчусь» — было моим самым обиходным словом.

С первых же дней я взяла за правило: как бы ни устала, обязательно записывать в дневник еженедельные впечатления от своих питомцев. Это было совершенно необходимо — и потому, что детей более полусотни, и потому, что память моя далеко не ЭВМ…

Как-то, прочтя несколько записей в моем дневнике, Татьяна Степановна очень серьезно спросила: «Неужели вы их действительно такими видите?» Я удивилась — ведь описывала то, что на самом деле происходило, и свое отношение к этому…

Сейчас, когда перечитываю дневник, мне становится более понятен вопрос Татьяны Степановны. Я была непростительно доверчива и верила свято, что за добро платят добром.