Терапия

Я уже зашел так далеко, что нежно забирал в ладонь ее грудь под тканью блузки, когда мы целовались, и ощупывал пальцами швы ее лифчика, как шрифт Брайля, когда взбрыкнула ее католическая совесть. Мысленно возвращаясь в прошлое, я удивляюсь, что она не сделала этого раньше. Катализатором послужил так называемый «отход от мира» в ее школе - название показалось мне занятным для такого мероприятия, как она его описала - три дня проповедей, молитв и периодов обязательного молчания. Я бы переименовал этот «отход» в «отступление» - военные ассоциации оказались достаточно уместны, учитывая немедленное воздействие этого «отхода» на наши отношения. Священник, который руководил «отходом от мира» - это был настоящий Дюнкерк плоти. (Морин описала его - крупный, с седой бородой, как изображают Бога-Отца, с пронизывающим взглядом, казалось, он смотрит прямо в глубь твоей души.) Он обратился к девочкам-подросткам в присутствии строго кивавшей матушки-настоятельницы с речью по поводу Святой Чистоты и до ужаса напугал страшными последствиями осквернения Храмов Святого Духа, как он назвал их тела.

- Если хоть одна из присутствующих здесь девочек, - громыхал он, и Морин утверждала, что, говоря, он смотрел именно на нее, - своей одеждой или поведением заставит мальчика совершить грех осквернения - мысленно, словом или делом, - она будет также виновна, как и он. И даже более виновна, потому что мужчины менее способны контролировать распутные желания, чем женщины.

После этого девочки должны были исповедоваться ему, и он выуживал из них подробности тех вольностей, которые они позволили совершить мальчикам в отношении своих Храмов Святого Духа. Теперь мне совершенно ясно, что это был грязный старик, который возбуждался, проникая в сексуальные переживания беззащитных девочек-подростков и заставляя их плакать. Морин он точно заставил плакать. И меня тоже, когда она сказала, что я больше не должен «там» ее трогать.

Было нечто в католической вере, что заставило меня остаться протестантом или атеистом (я точно не знал, во что я на самом деле верю), и главное здесь - исповедь. Время от времени Морин предпринимала попытки заинтересовать меня своей религией, и стоит ли говорить, что самым заветным ее желанием было стать орудием моего обращения. Я считал благоразумным время от времени по воскресным вечерам приходить на Благословения, чтобы доставить Морин удовольствие и оправдать свое членство в молодежном клубе, но посещения мессы, сделав пару заходов, я стал избегать.

Шли они в основном на латыни (этот предмет попортил мне крови в школе, пока его не заменили искусством), священник неразборчиво бормотал, повернувшись спиной к пастве, на которую все это нагоняло тоску, похоже, не меньше, чем на меня, поскольку многие прихожане читали во время службы свои молитвы, перебирая четки… хотя, видит бог, чтение молитв было еще более нудным и, к несчастью, составляло официальную часть Благословения. Неудивительно, что после службы католики выходили из церкви в таком приподнятом настроении, разговаривая, смеясь и распечатывая пачки сигарет: избавившись от нестерпимой скуки, они чувствовали несказанное облегчение. Единственным исключением была полуночная месса на Рождество, которая оживлялась пением рождественских гимнов и возбуждением от бодрствования допоздна. Другие аспекты католицизма, такие, как поразительно реалистичные живописные и скульптурные изображения распятия внутри церкви, ряды оплывающих свечей, поставленных во исполнение обета, воздержание от мяса по пятницам и от сладостей во время Великого поста, обращение к св. Антонию, если ты что-то потерял, и приобретение «индульгенций» как своего рода страхового полиса для загробной жизни, казались мне всего лишь своеобразными суевериями. Но исповедь - совсем другое дело.

Однажды, когда мы почему-то сами пришли в церковь - кажется, Морин ставила свечку за какое-то свое «желание», может, за мое обращение, - я заглянул в одну из исповедален, которые стояли вдоль стен, похожие на буфеты. С одной стороны была дверь с именем священника, с другой стороны - занавеска. Я отдернул занавеску и увидел мягкую скамеечку для преклонения коленей и маленькую квадратную сеточку, похожую на сито, через которую ты шепчешь свои грехи священнику. При одной мысли об этом мурашки побежали у меня по спине. Какая ирония судьбы, если представить, в какую зависимость от психотерапии я впал потом во взрослой жизни, но в подростковом возрасте сама мысль о том, чтобы поделиться своими самыми тайными и постыдными мыслями со взрослым, кажется невыносимой.

Морин пыталась избавить меня от этого предубеждения. Предмет «Религиозные наставления» давался ей в школе лучше всего. Она поступила в монастырскую школу и держалась там благодаря скорее неустанному тяжелому труду, чем природным способностям, и механическое запоминание «РН» как нельзя лучше отвечало ее возможностям.

- Ты не священнику говоришь, а Богу.

- Почему же тогда не сказать прямо Богу - в молитве?

- Потому что тогда это не будет таинством.