Тереза Дескейру. Тереза у врача. Тереза вгостинице. Конец ночи. Дорога в никуда

Катрин прекрасно понимала, что она слушает уже не только из чувства долга, не только для того, чтобы броситься мужу на помощь в случае нападения. Нет! Ее снедало непреодолимое любопытство — ее, ту самую Катрин, которая была скрупулезно, маниакально скромна. Но этот незнакомый голос околдовывал ее, и в то же время она не могла вынести мысли о разочаровании, ожидавшем эту несчастную. Эли был не в состоянии ни понять, ни даже пожалеть ее. Как и других своих жертв, он подталкивал ее к самоублажению. Освобождение духа через удовлетворение плоти: вот к чему вел его метод. Этим же мерзким ключом он пользовался для интерпретации героизма, преступления, святости, самоотречения… Такие мысли беспорядочно мелькали в голове у Катрин, в унисон с разговором в кабинете, из которого она не упускала ни слова.

— …Представьте мое удивление, когда я обнаружила, что письма Фили становятся длиннее, что, похоже, он пишет их с заботой обо мне, с желанием утешить меня, сделать счастливой. Чем ближе к осени, тем больше писем, скоро я стала получать их ежедневно.

— Это было на той неделе, которую я провожу каждый год с дочерью. Ей уже одиннадцать лет. Учительница привозит ее в место, которое я указываю заранее, но в любом случае оно должно быть не менее чем в пяти километрах от Бордо: таково требование моего мужа. Ужасные дни: не знаю, известно ли девочке о висящем на мне обвинении, но что я внушаю ей страх — несомненно. Учительница все время так устраивает, чтобы не я наливала им воду и прочие напитки… Вы, конечно, понимаете: я способна на все. Как сказал муж во времена драмы, в тот вечер, когда было прекращено мое дело (я, как сейчас, слышу его тягучий акцент уроженца ланд): «Надеюсь, вы не предполагали, что вам собираются оставить малышку? Ее надо обезопасить от ваших снадобий. Если бы вам удалось меня отравить, не кто иной, как она, в двадцать один год, унаследовала бы земли… А после мужа — ребенка! Вы бы не побоялись и ее уничтожить!». Как бы там ни было, на неделю мне ее доверяют ежегодно; я ее вожу в ресторан, в цирк… Но вообще-то не в этом дело… я вам говорила, что письма Фили радовали меня необычайно, я больше не страдала. Он не мог дождаться нашей встречи; проявлял большее нетерпение, чем я сама; я была счастлива, безмятежна… Наверно, это отражалось и на моей внешности; Мари боялась меня меньше, чем когда-либо; однажды вечером, в Версале, рядом с Пти-Трианоном, я погладила ее по голове… Бедная дурочка! Я верила, надеялась… Дошла до того, что благодарила Бога, благословляла жизнь…

Катрин опять встает, поднимается в свою комнату; ее щеки горят. Она чувствует себя преступницей; там, за этой дверью, она совершает самую отвратительную из краж. Что же собирается сделать Эли с этой бедняжкой, которая выворачивается наизнанку у его ног? Не успев присесть, она снова поднимается, находит на лестнице свой пост подслушивания. Незнакомка продолжает:

— Он ждал меня у выхода с вокзала, в семь часов утра. Вы только подумайте, как это было прекрасно, даже слишком. Я увидела его несчастную физиономию; выглядел он потрепанным, загнанным. Бывает такой быстротечный миг, когда мы видим любимого после разлуки… В этот миг он предстает перед нами в своем истинном виде, без всего того, чем наделяет его наше безумие. Не правда ли, доктор? В эту секунду мы можем разоблачить проделки страсти… Но мы слишком любим свое страдание, чтобы с ним расстаться. Он повел меня в кафе «Д’Орсе». Мы говорили, перескакивая с пятого на десятое, снова почувствовали друг друга. Он расспрашивал меня о смоле, о соснах, о стояках для шахт (в ту пору я как раз должна была получить очередные доходы от своих владений). Я сказала ему, смеясь, что в этом году придется затянуть потуже поясок. Смоле конец! Американцы придумали заменитель — теребентин. Лес теперь не продашь: аржелузские лесопильни пилят польскую ель и оставляют гнить на корню сосны, которые растут в двух шагах. В общем, одно разорение, но сейчас во всем мире так… Пока я говорила, Фили бледнел на глазах. Он еще поинтересовался, можно ли продать сосны хотя бы по бросовой цене, и, объясняя ему, что это было бы катастрофой, я ощутила, как его внимание улетучивается. Вместе с аржелузскими соснами я проваливалась в ничто. Понимаете, доктор? Я не плакала, я смеялась, смеялась над собой, представьте. Он был уже за тысячу верст от меня… Он меня больше не видел… Нужно пережить эту муку, чтобы понять, что это значит. Перестать существовать для человека, кроме которого для тебя самой не существует никого… Я была готова пойти на все, чтобы привлечь его к себе, совсем забыла об осторожности… Вы никогда не догадаетесь, доктор, что я учинила…

— Не так трудно догадаться… вы ему рассказали о своем прошлом… об этом обвинении…

— Откуда вы знаете? Да, именно это я и сделала. От меня не укрылось, что кто-то держит Фили на коротком поводке, шантажирует его, грозит выдать полиции (вообще-то мне не следовало бы вам говорить об этом). И вот я решила рассказать ему свою собственную историю…

— И она его заинтересовала?