Теряя себя

– Не знаю, – пожимаю плечами, отлипая от мойки, и, избегая смотреть в его глаза, сажусь за стол, напротив него. В поле зрения попадают его изящно тонкие пальцы, отбивающие гипнотизирующий ритм по столешнице, и я не нахожу ничего лучше, чем зависнуть на них и продолжить свои жалкие откровения: – Я вижу ее стабильной, хочу быть уверенной в том, что новый день не принесет боли больше, чем принес предыдущий. Я вообще не хочу чувствовать боли, быть как можно дальше от нее, как можно дальше от разочарования и потерь. Я представляю, как живу в маленькой, но уютной квартирке, наполненной яркими красками и лишенной ядовитой пустоты, что поселилась здесь. Оглянитесь вокруг, мой Господин, этот дом умер, умер вместе с мамой, Айрин, мною, – прикусываю губу, обводя взглядом маленькую кухню, и сцепляю руки перед собой, чтобы сконцентрироваться на них. Только на них. Не на всколыхнувшейся в груди боли, не на слезах, вновь вставших в горле, не на жалости к себе, постепенно наполняющей душу. – Я могла бы выучиться в колледже, на воспитателя или учителя, к примеру, а в свободное от учебы время подрабатывать в том же кафе. Я могла бы познакомиться со стоящим парнем, выйти за него замуж и родить детей. Я могла бы умереть счастливой, познав настоящую любовь и оставив после себя приятные воспоминания. Я могла бы прожить эту жизнь лучше, чем Джиллиан Холл, – на последней фразе я тихонько всхлипываю, но тут же беру себя в руки, вытирая скользнувшие по щекам слезы тыльной стороной ладони. Почему-то мне становится крайне стыдно и, чтобы скрыть свою слабость, я вновь вскакиваю с места и, подходя к окну, резко меняю тему: – Эта квартира, она останется за мной? – и дело не в том, что я думаю о наследстве, нет, а в том, что она, такая мертвая и пустая, не нужна мне больше.

– Нет. Покинув Колонию, ты фактически перестала существовать. У тебя нет юридических прав. Эта квартира отчуждается в пользу государства, – совершенно сухо, словно сидя в зале суда, говорит Рэми, а я понимающе улыбаюсь, обнимая себя за плечи и вглядываясь в дом напротив. Интересно, знают ли люди, догадываются ли вообще, в каком мире они живут и сколько чужих жизней проживают?

– А если вы подарите мне свободу? Разве я не смогу вернуться сюда?

Его молчание красноречивее всех слов, и я горько ухмыляюсь, вспоминая Мадлен. Она до сих пор надеется вернуться.

– Мадлен верит, что, отработав контракт, вернется домой.

– Я не могу заставить ее НЕ верить, это ее право.

– Радует одно, что у нас, несмотря на абсолютную безнадежность, есть хоть какое-то право, – не замечаю, просто не обращаю внимания на слезы, продолжающие скапливаться на линии подбородка, а затем капающие на грудь. Все эмоции перемешались в немыслимую палитру, и я уже не знаю, что является причиной этих слез: потеря ли близких, на могиле которых я никогда не смогу побывать, только потому, что в Изоляции нет кладбищ, а покойников принято кремировать, либо же понимание того, что я никогда не вернусь, да и возвращаться мне уже некуда. А может, осознание того, что теперь у меня есть только Хозяин и весь мой мир сосредоточился именно в нем. Поворачиваю голову в его сторону, разглядывая строгий профиль, и прихожу совершенно к безумной идее. – Мой Господин, – медленно подхожу к нему, опускаясь перед ним на колени и заставляя посмотреть на себя. Кладу озябшие ладони на его ноги и шепчу лихорадочно жарко, то и дело глотая слезы и срываясь на рваные всхлипы: – Вы ведь можете, вы уже делали это, заберите их. Я не хочу чувствовать, не хочу помнить, – мотаю головой, сжимая губы и на миг замолкая. Моя просьба унизительная и жалкая, и весь мой вид не может вызвать ничего кроме как раздражения и злости, но я продолжаю шептать, надеясь на его человечность и понимание. Потому что однажды он не дал мне сгореть. – Я прошу вас, умоляю, заберите их, я не могу больше, я не справлюсь, не смогу, не смогу.

Господи, что я делаю?

– Иди ко мне, ma petite, – Рэми обхватывает мои запястья, помогая подняться, и усаживает на свои колени, зарываясь пальцами одной руки в мои волосы. Он ласкающе поглаживает меня, пока я кладу голову на его плечо и утыкаюсь носом в район его шеи. Не могу не признать, что в его объятиях ощущаю непонятный покой и умиротворение, будто бы и не я всего несколько часов назад билась в истерике, будто бы и не я прошла через очередную потерю. Быть может, всему виной его тихий шепот, проникающий в разум, быть может, нежные пальцы, продолжающие ласкать, быть может, та самая сила, которой он оплетает своих жертв, чтобы они перестали сопротивляться. Но так или иначе я прекращаю всхлипывать и уже внимательнее прислушиваюсь к монотонному шепоту, который переносит меня в другое измерение, где нет разъедающей боли, лишь ее слабые отголоски; нет жгучей безнадежности и горьких мыслей, есть лишь его близость и возрождающаяся вера в то, что я смогу вернуться в свою жизнь.