Теряя себя

– Возомнила себя куртизанкой, ma fille? – не могу не заметить насмешку, скользнувшую в его тоне, и поджимаю губы, думая о том, что сейчас я ни чем не отличаюсь от обиженного ребенка, которого не взяли на аттракционы и оставили стоять у входа. Наверное, со стороны это выглядит ужасно глупо и действительно смешно – моя обида, моя ирония, мои нападки. Опускаю плечи и теряю всякое желание продолжать перепалку – я слишком устала и не хочу быть сильной, не хочу строить из себя то, чем никогда не являлась. Хотя бы сейчас, в эту самую секунду, перед тем, как он встанет и уйдет, а он обязательно уйдет, я хочу быть откровенной с ним. И пусть ему будет все равно, и мои слова не потревожат каменного сердца, но мне нужно выговориться, пока есть возможность. Поэтому я закрываю глаза и, едва сдерживая слезы, шепчу:

– Если честно, я не знаю, какую роль здесь играю. Я словно топчусь на месте, не зная в какую сторону ринуться и что делать дальше. Каждый вечер ложусь спать и думаю о том, что завтра будет то же самое, что сегодня, – множество вопросов, на которые нет ответов. Безнадежность и одиночество. Равнодушие, которого я ужасно боюсь, но которое, как это странно ни звучит, стало моим спасением. Здесь творятся ужасные вещи, мистер Рэми, и только что я видела смерть одной из нас, но даже не ощутила жалости. Я словно теряю себя прежнюю, пачкаюсь в грязи и уже не пытаюсь отмыться. Наверное, теперь вы не увидите во мне ничего из того, что так раздражало вас раньше, – замолкаю, ожидая его издевки, и, по мере того как сгущается тишина, начинаю нервно теребить края простыни, почти скинутой на пол, но зацепившейся за нее одним углом.

– Иди ко мне, ma petite, – только и бросает он, как-то обреченно устало, непривычно, без властных ноток и твердости, присущей ему. И сейчас мне кажется, что он, как никогда раньше, прочувствовал каждое мое слово. Кидаю в сторону Рэми внимательный взгляд и пытаюсь рассмотреть выражение его лица, но не могу – полумрак сглаживает черты, превращая его в сплошную темную массу. – Ну же… – для пущей убедительности он хлопает ладонью по колену, а я разрываюсь между желанием прикоснуться к нему и гордостью, восставшей из пепла. Он не может так просто приходить сюда и манипулировать мною, словно и не было его бездушных слов, словно он не выгонял меня вовсе, а эти четыре месяца пустоты лишь маленькое недоразумение, на которое мы не должны обращать внимания. Должны. Потому что оно встало между нами глубокой пропастью. – Это не приказ, Джиллиан.

Громко выдыхаю, запрокидывая голову назад и прикусывая внутреннюю сторону щеки. В уголках глаз непроизвольно скапливаются слезы, и я не дышу, чтобы не сорваться, не разрыдаться в голос от трещин, которыми покрывается панцирь. Они разрастаются все больше, становятся шире и рвут на осколки, превращая меня в обнаженную рану. Из груди вырывается рваный всхлип, и я не замечаю того момента, как оказываюсь возле него, на коленях, так унизительно преданно заглядывая в его лицо. И пусть потом, вернувшись в свое одиночество, я пожалею об этом, но сейчас я хочу ощутить его прикосновения, его ласку, его заботу.

Рэми не говорит ни слова, лишь протягивает руку и практически невесомо касается моей скулы костяшками пальцев, проводит ими вниз по щеке, ласкает линию подбородка и заставляет меня застыть, чтобы по полной насладиться моментом.

– Моя маленькая, – едва слышно произносит он, этими словами попросту добивая. Я с каким-то странным остервенением перехватываю его ладонь и прижимаю к щеке, чтобы в следующую секунду прикоснуться к ней губами и спрятать от его пристального взгляда неуместно счастливую улыбку. Просто оттого, что сейчас он здесь, со мной, недосягаемо далекий и близкий одновременно. Знаю, он чувствует то же самое, потому что в его фразе столько тепла, доверия и нежности, словно сейчас, в это самое мгновение, он искренне сожалеет о том, что когда-то предал меня, выгнав из своей жизни. – Ты изменилась.

Людям склонно меняться: под давлением обстоятельств, под грузом опыта, под тяжестью жизни. От одиночества, жестокости, потерянности. Мы подстраиваемся, ломаем принципы, перерождаемся, отвергаем других себя. Так что да, я изменилась.

– Я хочу знать, мой Господин, всего один вопрос, – шепчу, игнорируя его последние слова. Это так странно – проявлять упорство в поиске истины и при этом не бояться его гнева, но мне действительно важно знать, почему он пришел, спустя столько времени, через расстояние разлуки, сквозь равнодушие прощальных слов. – Я хочу знать правду: зачем вы пришли?