Тернии

— Как я ее понимаю! — отозвался Беррис.

— Может, попробовать что-нибудь вроде маски? — после некоторой паузы предложил Аудад; они проходили мимо цереуса гигантского. — Конечно, это не очень удобно… Но в последнее время появились совершенно фантастические полимеры. Маска практически дышит. Почти невесомый пористый пластик. Не пройдет и недели, как вы привыкнете.

— Я подумаю об этом, — пообещал Беррис и присел на корточки возле маленького ферокактуса пурпурового. Утыканные шипами меридианы сходились к вершине-полюсу. Крошечные бутоны набухли и, казалось, вот-вот были готовы раскрыться. Из земли торчала маленькая светящаяся таблица.

— Echinocactus grusonii, — вслух прочел Беррис.

— Вы зачарованы этими кактусами, — произнес Аудад. — И что вы в них нашли!

— Красоту.

— Что? В этих колючках?

— Мне нравятся кактусы. Я был бы не прочь всю жизнь провести в саду среди кактусов. — Кончик пальца прикоснулся к шипу. — Вы знаете, что на Манипуле не растет почти ничего, кроме колючих суккулентов? Не кактусы, конечно, но близкие родственники. Манипул — это планета-пустыня. Вокруг полюсов есть плювиальные зоны, а чем ближе к экватору, тем климат суше. На экваторе дождь случается раз в миллиард лет, в умеренных зонах — несколько чаще.

— Что, ностальгия замучила?

— Не совсем. Дело в том, что именно там я познал красоту терний.

— Терний? Это шипов, что ли? Но они же колючие!

— В этом и есть красота.

— Теперь вы говорите прямо как Чок, — пробормотал Аудад. — Боль — наш учитель, любит говорить он. В страдании — познание. Шипы прекрасны. А розы что, не прекрасны?

— Не бывает роз без шипов, — негромко напомнил Беррис.

— Тогда тюльпаны. — Аудад был чем-то сильно раздражен. — Тюльпаны!

— Шип — это всего лишь видоизмененный лист, — произнес Беррис. — Идеально приспособленный к враждебному окружению. Кактусы просто не могут позволить своим листьям иметь такую же поверхность испарения, как у обычных растений. Они вынуждены приспособиться. Не понимаю, почему вам такая адаптация кажется уродливой.

— Если честно, я просто никогда об этом на задумывался… Послушайте, Беррис, Чок хотел бы, чтоб вы задержались тут еще на неделю-другую. Надо сделать дополнительные анализы.

— Но если пластическая хирургия ничего не может…

— Речь идет об общем обследовании. Чтобы начать работу над… э-э, новым телом.

— Понимаю, — коротко кивнул Беррис и повернулся лицом к солнцу. Зимние лучи упали на изувеченное лицо. — Как здорово все-таки снова увидеть солнце! Барт, вы даже не представляете, как я вам благодарен. Вы силком вытащили меня из моей берлоги. Развеяли сгущавшийся в душе мрак. Теперь я чувствую, как внутри у меня все оттаивает, приходит в движение… Или я уже запутался в метафорах? Сами видите, я уже не та ледышка, что несколько дней назад.

— Вы достаточно оттаяли, чтобы принять посетителя?

— Кого именно? — Тут же вернулась настороженность.

— Вдову Марко Пролиссе.

— Элизу? Я думал, она в Риме.

— Рим отсюда в часе лету. Она очень хочет увидеться с вами, говорит, якобы к вам ее не пускают власти. Не хочу давить на вас… но почему бы действительно не принять ее? Можно опять намотать бинты…

— Нет. Только не бинты. Когда она будет здесь?

— Она уже здесь. Скажите только слово, и я позову ее.

— Хорошо, я увижусь с ней. Проведите ее в сад. Здесь так похоже на Манипул.

Аудад как-то странно замялся.

— Лучше к вам в палату, — наконец произнес он.

— Как скажете, — пожал плечами Беррис. И снова погладил колючки.

Медсестры, санитары, врачи, техники, пациенты в инвалидных колясках — все уставились на Берриса, когда он вошел в вестибюль. Даже два робота-уборщика изумленно наставили на него свои линзы, пытаясь совместить приходящее на фотоприемники изображение с заложенными в памяти возможными конфигурациями человеческого тела. Беррис не возражал. День ото дня он чувствовал себя все более естественно в своем новом обличье. Что за нелепость — эти бинты, которыми он обмотался в первый день! Все равно, что первый раз в жизни выйти на сцену со стриптизом, подумал он; поначалу немыслимо, потом все привычней и привычней, пока вообще не перестанешь обращать внимание на публику. Главное — привыкнуть.

Он стоял у окна, ждал Элизу Пролиссе, и нервы у него были, как натянутые струны.

В дверь постучали. Сам толком не зная почему (Тактичность? Страх?), он так и остался стоять спиной к двери. Петли нерешительно скрипнули. Беррис не видел Элизы пять лет, но она запомнилась ему как пышнотелая, очень привлекательная женщина. Своим нечеловечески острым слухом он уловил, что она пришла одна, без Аудада. Дыхание ее было шумным и неровным. Щелкнул, закрываясь, замок.

— Миннер? — негромко произнесла она. — Миннер, обернись. Не бойся, я не испугаюсь.