Терпень-трава

– Это как?

– А вот так… пока люди живы. Сам же сказал. Мы же с тобой много чего можем, да?

– Мы?

– Ну да! Ты, я, мой папа, мама. Мы – все. Люди!

– Мы – все! – я шокирован, растерян, не ожидал такого оборота. Мы, как единицу в абстрактном смысле измерения я знаю, а чтоб в конкретном… Сильно! Но я не знаю такой. Хотя, почему бы и нет. Согласно бормочу. – Ну да. Конечно!

– Ю вери найс бой! – неожиданно пафосно произносит что-то по-английски мальчишка, я – то сам учил немецкий. – Ай-м вери глэд фрэндшип ту ю! – восторженно закончил и дружески, громко шлёпает рукой по моей голой спине.

– Ай-й! – прогибаясь от жаркой боли, кривлюсь я. – Там же сгорело всё! Не видишь? Ааа!..

– Ой, Палыч, дядь Женя, извини! Я не знал… Вижу, как индеец красный, я думал – это наследственное… От встречи с Родиной!

– Я вот, как дам тебе сейчас по шее – от встречи с Родиной! Пошли быстренько к Дарье Глебовне, к доктору, пока я совсем не сгорел, пусть поможет.

– Пошли!

– Кстати, а чего это ты там по-английски только что прошпрехал? – вроде бы равнодушно спрашиваю, не показывать же парню, что совсем тёмный я человек.

– Я? – удивился Мишка, и отмахнулся, видимо забыл уже. – Да ничего. Это я так…

До Дарьи Глебовны мы не дошли. Нас перехватили гонцы.

Двое, осветив тусклыми фонариками наши фигуры и лица, едва не в голос воскликнули.

– О, да это как раз Палыч, с мальцом! Они. Добрый вечер, мужики! – Поздоровался один. Голос хриплый и низкий.

– Вы это куда? – Спросил другой. На нас пахнуло остаточным самогонным перегаром. Или вчерашним, или застарелым.

– А мы за вами! – Не дав нам ответить, резюмировал первый голос. В темноте не разобрать было, чьи это голоса.

– Вечер добрый! – Отвечаю, хотя уже довольно поздно для вечера. – А что такое?

– Айда, пожалуйста, за нами, сейчас узнаете. Собрание у нас.

– Да. Экстренное, – подтвердил второй голос.

– Судьбоносное, – подчеркнул первый голос. – Народ за вами послал.

– Актив послал, – со значением уточнил первый голос и дополнил. – Пока не поздно…

На многозначительное «судьбоносное» я не обратил внимания, как на навязшее, привычное, а вот на другое…

– Собрание? – Удивлённо переспрашиваю. Я уже и забыл, что такое собрание. Планёрки знаю, референдумы, диспуты, брифинги, переговоры, к примеру, разборки какие – проходили… а собрания… Что-то из далёкого прошлого. – Что за собрание? – интересуюсь.

– Я ж говорю – экстренное. – Растолковал в темноте второй голос.

– Конечно, пошли, дядь Женя. Пошли, если нас ждут, там разберёмся, – дёрнул за рукав Мишка. – Мне спать ещё рано, – просительно поведал мне. – И я не хочу. – А провожатым сообщил. – У него спина на солнце сгорела, нам потом к доктору надо.

– О, сгорела! – воскликнул хриплый голос, и рассмеялся – От такой болезни доктор у нас один – стопарь, и всё, – враз становишься здоровым! Вылечим, вылечим.

– Это уж, как закончим сходку. Сразу. Ага! – дополнил второй голос.

Ещё нелучше – сходка. Сходка – это вообще за окраиной сознания.

– Ладно, идём, – говорю. – Если народ послал. – Мишка благодарно ткнулся в меня плечом, и крепче взял за руку.

В свете фонариков, тускло светивших только под ноги, по абсолютно тёмной улице, спотыкаясь и проваливаясь в разные невидимые неровности сельской дороги, мы дошли и вошли в помещение бывшего сельсовета. Там, в просторной комнате секретаря, при свете керосиновой лампы собрался актив села. Человек тридцать. Практически всё взрослое население посёлка, старики.

Нас ждали.

9.

Мы с Мишкой поздоровались. Нам разноголосо и приветливо ответили. Шумно задвигав стульями, предложили присесть.

– Ну, как дома отдыхается, Евгений Павлович, нормально, осмотрелся? – преувеличенно бодрым тоном, почти армейским, спросила местная исполнительная Голова, бывшая библиотекарь Валентина Ивановна.

Керосиновая лампа ярко высвечивала середину стола, руки людей, лежащих на нём, совсем плоско лица присутствовавших. А их уши, и всё что за спинами, терялось в абсолютной черноте. Как и сами лица, порой, если человек отклонялся на спинку стула, или менял позу. Тогда они – лица, с разной степенью желтизны – от лампы, и черными провалами глазниц, тенями от носа, губ, подбородка, растворяясь, обезличиваясь, мгновенно уходили в никуда, в темноту… И вновь потом проявлялись… в той или иной степени. В комнате остро пахло керосином, табачным дымом, ещё чем-то кислым.