Терпень-трава

– А что, – поддерживает и Валентина Ивановна. – Председатель, это идея. С песней-то и работается всегда лучше.

– И танцы чтобы потом…

– Евгений Палыч, а у нас и музыканты свои есть, да, остались. И бас свой есть – Звягинцев Матвей, и…

– Какой я музыкант! Вы что, люди! – резко отмахиваясь, заёрзал Матвей Васильевич, словно в штаны ему рыбу живую подкинули. – Я тубу-то, сто лет уж не держал. Не помню уж как и выглядит.

– Вспомнишь. Народ заданье даст – вспомнишь!

Тараща глаза, Звягинцев озадаченно сел. С ума что ли все посходили, говорил его вид.

– И баритонист этот или как его… Дудка такая кривая… свой тоже есть.

– Это кто такой? Что за дудец? Давай его сюда!

Собрание вновь весело и обрадовано загудело, коснувшись приятной, ностальгической для себя темы.

– Так Петро же Зимин дудец, наш. Он же на дудке какой-то в армии, говорил, играл. Хвастал. В военном оркестре вроде. Да!

– Вы что, товарищи, – подскочил Зимин, долговязый, заросший пегой щетиной мужик. – Какой я теперь музыкант. Да и когда это было? Чёрте когда! При Царе-Горохе!

– При каком Горохе, Петро? Не прибедняйся, – его дружно поправили. – При Брежневе это было.

– Вот я и говорю, – чёрте когда! – Нервничал Петро. – Не могу я, граждане-товарищи! Нет! Не вспомню! Не смогу.

– Сможешь-сможешь. Партия прикажет – сделаешь! Ты, кстати, коммунист?

– Я! – Зимин, втянув голову в плечи, словно после удара доской по спине, ошарашено умолкает. Оглядываясь, вращает глазами, ища поддержки, либо куда упасть. – Так ведь, нонче-то, – мямлит. – Какая это сейчас ра… – сглотнув и выпрямившись, честно признаётся. – Коммунист вроде, а что?

– Не вроде, а коммунист, – рубит рукой Валентина Ивановна, и заключает. – Значит, справишься. Садись.

Видя, что у Зимина вроде столбняк, его дёрнули за рубаху, он упал на стул, расстроено вякнув что-то народу непонятное.

– Ешь твою медь! Ну… полный диез.

– Так, – будто квочка, разгребая лапами крупу, требовательно, то левым, то правым глазом оглядывая собравшихся, спрашивает Валентина Ивановна. – Кто у нас ещё на чём играть может, кроме нервов, признавайтесь!

– Пронин Костя ещё у нас… Он на трубе играет. В школе, горнистов, помнится, здорово пацанов учил. И на барабане вроде.

– Ну-т… – Пронин, уже поняв полную бесполезность самоотводов, даже спорить не стал, только головой скептически в сторону повёл, ну, мол, тать, попался.

– И Дарья Глебовна здорово на гармошке частушки у нас наяривает…

– Это да. – Поддакнул кто-то. – Ещё как вжаривает… Когда выпьет. Ага!

– Могу! – С охоткой восклицает бабка Дарья. – Да я на всём могу, и на балалайке тоже. Правда нонче гармошка только одна и осталась, да и та дырявая.

– Заклеим!

– Во, люди! – чей-то восхищённый возглас. – Раз, два, и целый оркестр уже набрали.

– Ну, нормально…

– А боле и не надо… для начала.

– Братцы, товарищи! Так у нас же инструментов нет! – Схватился за последнюю спасительную идею Матвей Звягинцев, как за кольцо запасного парашюта. Но его дружно «обломили».

– Не боись, Василии! Какие-то на чердаках найдём, если пошукать, какие-то в чуланах. Остальные или купим, или обменяем… На этот, как его…

– Бартер.

– Во, точно, на него.

– Ага! Шило на мыло!

– Всё, тихо. Успокоились! – Подвела черту Валентина Ивановна, – Значит, так, товарищи. Поступило предложение назначить руководителем нашего оркестра товарища Пронина Константина Алексеевича, коли он в военном оркестре служил. Правильно, я предлагаю, товарищи, нет?

– Да я же… – Вновь отчаянно подскочил Пронин. Но его голос утонул в одобрительном хоре собрания.

– Правильно-правильно.

Шмелиным роем гудело собрание.

– Согласны…

– Отлично! – Торжественно выпрямила спину сельская Голова. – Кто за то… – Начала было обычный ритуальный отсчёт, но её….

– Назначаем, назначаем. – Громко перебили.

– Кто-против-воздержался? – Валентина Ивановна произнесла эту фразу слитно, на одном дыхании, как одно слово. Повела затем в секторе обзора суровым взглядом, сделала паузу, и укоризненно, с ехидцей, отметила. – Один Пронин и воздержался. – Хмыкнула. – Как всегда! – И объявила для всех торжественно и важно, как на пионерской линейке. – Значит, товарищи, объявляю: принято единогласно. – Припечатала рукой по столу высокое решение, и качнула приветственно головой в сторону «счастливчика». – Поздравляем Константина Алексеевича. – И первая хлопнула в ладоши. Собрание дружно подхватило, принялось шумно аплодировать. На лице назначенца плавала гримаса безутешно счастливого ужаса. Валентина Ивановна, не давая опомнится, подняла глазки к потолку. – И сроку мы им дадим, товарищи…

– Да вы что, товарищи, люди! – в самом деле… – севшим голосом вякнул было напрочь обескураженный Матвей Звягинцев, местный Дон Жуан, а на самом деле, оказывается, ещё и туба-бас, ёшь её в медь, и умолк, зная неумолимую волю общего собрания.

– Месяц им дадим, – послышались выкрики. – Ме-сяц. Тридцать дней!

– Три месяца! – по-школярски гундосо, попросила отсрочку кривая труба – баритон. Авось к тому времени и забудут… Но его не слушали. Всем уже хотелось танцев.