Терпень-трава

Я не удержался от усмешки:

– Знаю-знаю такие войска. Там слабаки не выживают.

– Ещё бы. Такая рубка на выживание идёт. Каждый второй с уголовной статьёй служить приходит. Причём, не хилые статьи.

– Если так, значит, и здесь – на земле – выдержим.

– Здесь – как пить дать!

Мы дружески хлопнули по рукам. И сила есть в руках у парня, машинально отметил я, и характер, пожалуй, а по-виду и не скажешь. «Ишь ты, королевские войска, – хмыкнул я про себя, – придумают же. Сплав иронии с обиженной гордостью».

– Евгений Павлович, – участковый обернулся в дверях. – Вы так здорово провернули с возвратом вашей техники… Американские боевики – отдыхают. «Потерпевшая» сторона до сих пор в себя придти не может. Не знают, то ли обижаться им, то ли извиняться ехать. Молва-то она, знаете как, скорее света бежит. Я вам скажу: подавайте заявление в суд, на выплату неустойки и упущенной выгоды. Как пить дать – выиграете.

– Ладно, Юрий Николаевич, спасибо за совет. Это у нас в планах.

Участковый удовлетворённо кивнул головой: «Тогда пока!» – и вышел.

14.

А как дни-то здесь летят, в деревне! Как сумасшедшие. И не подумал бы. День – ночь, день – ночь… Раньше, я знал, только в городе время быстро летит. Так оно и должно вроде быть, ан нет. Везде быстро летит, если делом занят. Но сейчас, можно бы и помедленнее.

Ищу глазами Мишеля. Вечер. Мы только что поужинали. Я текст делового письма на его компьютере набираю, а он с Гошкой, Серёгой, Веркой и Толяном – его «закадычные» друзья теперь, – речную мор душку во дворе ремонтируют. «Прохудилась, подлая, – по-свойски поведал мне малец Гошка. – Зацепилась прутьями, видишь, дырка, за какое-то препятствие на дне, рыба вся – раз! – и ушла. Вот!». Теперь ремонтируют. Как уж они там хорошо ремонтируют не вижу, но слышу, что громко ремонтируют, азартно. У Мишки здесь много теперь друзей. Все, в общем. Там, в городе, вроде их и не было… как я помню. Вернее, они были, я ж с ним на детские дни рождения ходил, но дружба там была не на чувствах как бы, а на принадлежности к «высшему» классу, к имущественному сословию… Мерседес к Ягуару, Канары к Мальдивам, – как я заметил. А здесь, тут… Тут другое. Тут – дружба. Именно детская, и именно на чувствах, и доверии.

– Мише-ель! – зову через комнаты.

– Я здесь, – мгновенно с крыльца отзывается Мишка. – Чего, Палыч?

– Дядь Женя, – тонким голосом предупреждает Гошка. – Не мешай, он занят. Мы дырку чиним.

Ах, ты ж адвокат. Дырку они чинят.

– Не дырку, Гоня, а отверстие. – Поправляю.

– Нет, дядь Женя, не правильно. Здесь как раз дырка, а не отверстие. – Пищит Гошка, отвяжись, мол, дорогой, мешаешь работе.

– Мишель, а не пора ли нам с твоими родителями переговорить, – заботливо спрашиваю. – Уже много времени прошло. Беспокоятся, наверное.

– Не-ет, не беспокоятся, – не отрываясь от дела, ровным голосом тянет мальчишка. Я вообще-то, если откровенно, восхищаюсь не по годам его стойкости, мужеству и терпению: столько дней уже прошло, ни нытья, ни писка о мамочке, папочке, и прочему московскому у него нет. Молодец, пацан, думаю. А он мне отвечает, будто услышал. – Я уже разговаривал. – Заявляет он.

– Как это? Когда? – искренне удивляюсь, во-первых, он сам просил не звонить, а во-вторых, телефон-то всё время у меня был, при мне.

– А мы по-Интернету пообщались. С мамой.

Я не успел отреагировать: на крыльце послышалось оживление. Пруток не так видимо в мордушку лёг, «ремонтёр» ошибся. Ему с жаром, перебивая друг друга, все принялись объяснять: «Куда ты! Не так! Не туда. Дай я. Нет, я. Я. Я покажу. Сюда вот надо было толкать. Вытаскивай. Сначала сюда, потом вот так!..»

Так обычно болельщики комментируют ошибку своего спортивного кумира.

«По-интернету он общается. Вот оно что, – изумился я. – Тёмный я человек, забыл о такой возможности».

– И как часто ты так общаешься? – Поймав паузу, ехидничаю я. Я, например, хорошо помню его предложение уйти в нелегалы, и связываться как можно реже.

– Может… через день, где-то. – Издалека, так же не торопливо информирует Мишка. – А что?

– Да ничего, я так просто. – Ретируюсь с наступательных позиций.

– Кстати, Палыч, – вновь слышу Мишкин голос. Интонации уже более живые, со значением. – Мама тебя просил позвонить, и ещё – Светлана эта, Петровна, тебя спрашивала.

– Ага, тётя Света. Она в тебя влюбилась, – торопясь, чтобы его не опередили, громко кричит мне Гошка. – Я знаю.

На последней фразе я вовремя закрыл рот.

– А ты откуда знаешь? – доносится до меня приглушенный, осуждающий, Веркин голос. Вера, худенькая, стройненькая девочка, с большими грустными глазами. Она живёт у бабушки с дедом, её мать редко приезжает из города. С огромными ресницами, двумя обычно косичками с аккуратненькими бантиками, в аккуратненьком чистеньком платьице, но сбитыми локтями и коленками. В храбрости, беге, и лазанье по деревьям и крышам она мальчишкам не уступает, говорит не много, серьёзно, и всегда по-делу.

– Она мне и сказала! Вот! – восклицает Гошка.

– Кто? Она?! Тебе?! Как это, тебе? – вновь тем же требовательным тоном, спрашивает Вера. – С какой это стати?