Терпень-трава

А правительство – государство – не посчиталось с ними, с народом, не заглянуло в глаза… Поступило бесчувственно и бесстыдно… Так глупый, бессердечный хозяин посреди зимы выбрасывает из квартиры щенка, либо другую какую живность… Хозяин ли он после этого?!

И что коммунисты, секретари бывшие, инструкторы и прочие всё это в стране создали, привели к этому… Как я мог всё это, в двух словах, взять и передать… Такие слова, конечно, есть, но при детях и женщинах их не произносят…Не к лицу…

– За страну говорить не буду… – пряча взгляд, ответил. – Не хочу. А за нас, за село, скажу: мы дальше будем идти. – И пояснил. – Пока там бьются, как они говорят, за на народ, за нас с вами, мы о себе сами думать будем. Сами.

– Правильно, Палыч, – обрадовано заметил Семёныч, и махнул рукой. – Пошли они, действительно, все, захребетники, корове в…

Он не договорил, его остановили. Громко шикая, призывая достойно вести себя, одёрнули:

– А ну-ка, пожалуйста, без матов тут… Ишь ты, матершинник… неистребимый. Забылся, где находишься!..

– Правильно, не в свинарнике…

– А и там нечего…

– Так я же корове в трещину хотел их послать, не на хутор, не в прямом же смысле… – начал было оправдываться Семёныч, даже надул губы, вроде обиделся. – Ну извиняюсь тогда уж, если… Оговорился. Бывает. Извиняюсь.

– Ладно, – махнула на него сухонькой рукой баба-Люда Феклистова. – Молчи тогда. – И повернувшись ухом к председателю громко спросила. – И чего теперь, Евгений Палыч, нам надо делать?

– Теперь… – раздумывая ещё, переспросил я. – Думаю, нам нужно срочно сменить юридический статус, чтоб налоговые и прочие органы не присосались к нашему новому делу… He-то с завтрашнего дня начнут нас облагать…

– Правильно.

– А вот, хрена им. – Забывшись видимо, вновь вспыхнул Семёныч.

– Семёныч! – сурово одёрнула Валентина Ивановна. – Ты у меня точно сейчас вылетишь из-за стола.

– За что, люди? Что я опять не так сказал? Я не понимаю, Валентина… Ивановна! – заикаясь, подскочил Семёныч. – Ты не в президиуме сейчас. Хватит рот мне затыкать. Я по делу высказываюсь. У нас свобода слова или нет? Демократия али как? Палыч?

– Ты за Палыча и демократию свою не прячься, – ответно возмутилась Валентина Ивановна. – Тебе сказали плохими словами не выражаться, ты продолжаешь. Так вот, предупреждаю, ещё что-нибудь подобное скажешь, мы тебе объявим обструкцию…

– Чего вы мне объявите? – насторожился Семёныч.

– Обструкцию! – Повторила Валентина Ивановна.

– Это ещё что такое, Палыч! – закрутился Семёныч, оглядывая застолье. – Она меня оскорбляет, да! Что это за обстругивание такое! Я вам что, еврей, да! Мусульманин, да! Нет! Я русский. И ничего обстругивать на себе не позволю. Понятно, нет!

Я рассмеялся. Один только Семёныч, кажется, не понимал.

– Она не обрезание имела в виду, – пояснил я. – А обструкцию: наказание молчанием. Не будут люди с тобой разговаривать.

– Как это не разговаривать!

– Молча. Будто и нет тебя.

– Как же меня нет. Я же вот он, здесь! – Семёныч для верности даже обхлопал себя, развёл руками, мол, как это.

– А это неважно. Будешь язык распускать, будем тебя игнорировать.

– Так это что получается, граждане, ни водки тебе, русскому человеку не выпить, ни крепким словцом не утереться, ни, понимаешь, к соседке под юбку не заглянуть… Того гляди, и курить бросить заставят… Это что же такое? Как в том советском анекдоте про любовь к коммунистической партии. Если ничего нельзя, на х… то есть, я хотел сказать, – поправился Семёныч, – за каким такая жизнь человеку тогда нужна, если ничего нельзя. Конец света получается?

– Нет, это начало нормальной жизни.

– Перестройка.

– А! Так вот она, значит, какая эта перестройка, да? Такая да, такая? – Вроде обрадовался Семёныч.

– Да. Такая. Всё в людях хорошо должно быть, и окружающим чтоб приятно. – Парировала Валентина Ивановна.

Их спор прервала Дарья Глебовна.

– Валентина, ну вы дадите нам – со своим Семёнычем, о деле наконец поговорить или нет? Дома не наговорились.

– Так я ж о деле…

– Всё, Валентина, – строго потребовала Глебовна. – Пусть теперь Евгений Палыч говорит. Говори, председатель.

– Второе, – в установившейся тишине, продолжил я. – Василий Кузьмич, тебе задание: отремонтировать старую школу. Срочно.

– Школу! – в голос ахнули земляки, совсем уж не ожидали такого.

– Да. Венцы, завалинку, окна, двери, печку, крышу… До осени тебе время. Хватит?

– До осени хватит, я думаю, – отозвался Митронов и переспросил. – А что, правда что ли, про школу, Палыч, не шутка? У нас же и учить некому…