Терра

– Мне нужен один молодой человек. Он живет в Венеции. И я бы хотела, чтобы его ко мне привели. Я скажу вам всю необходимую информацию. Вы сможете его обмануть. Я бы справилась с этим лучше, но возраст дает о себе знать.

Я так и пялился на нее, а Мэрвин подавился кусочком «ангельского бисквита».

– В Венеции? – спросил он.

– Не в итальянской Венеции, разумеется, – мисс Гловер посмотрела на Мэрвина с легким укором.

– В том смысле? – спросил я. – Типа для того привести?

Мисс Гловер молчала, сверлила меня синевой своих глаз, темнотой зрачков своих, и молчала. А молчание, как известно, знак согласия.

Ой, бля.

– Мальчики, я понимаю, просьба своеобразная. Но вы бы очень помогли мне. И не только мне. Я его почувствовала. А это значит, что он – моя добыча. Что ни одна другая кошка в Лос-Анджелесе его не учует.

– Потрясающе. Разберитесь-ка с этим сами. К вам же приходят социальные работники или как?

– Или мы – ваши социальные работники?

Мисс Гловер молчала, продолжала смотреть на нас, и все. Мы с Мэрвином одновременно отодвинулись от стола.

– Мальчики, я, как вы заметили, живу уединенной жизнью. Мне нужна ваша помощь. Иначе я бы не просила.

– В чем помощь? В том, – прошептал я, – чтобы убить человека? Нет уж.

Пошла она на хуй, думал я, меня блевать тянуло от одной мысли о том, что старушенция кого-то кокнет. А за окном все было акварельное от дождя, красота неописуемая, пока мисс Гловер такое вот говорит.

– Это мой долг.

– Долг-долг-долг, – сказал я. – Задолбали уже со своим долгом.

– Борис, веди себя приличнее.

– Вы ведите себя приличнее! Вам хрен знает сколько лет, а вы все людей убиваете!

Мэрвин положил руку мне на плечо, сказал со своей фирменной улыбкой для взрослых.

– Прошу прощения, мисс Гловер, мы не можем вам помочь. Это выше наших сил. Мы не способны стать пособниками в убийстве.

– Но вы уже ими стали.

Я думал, она угрожать начнет. А мисс Гловер вдруг улыбнулась сладенько да сказала:

– Непротивление злу насилием означает, что вы будете нести свою долю ответственности, когда оно победит. Где-то прочитала. Где же? Не помню. Память уже не та.

Мисс Гловер опасно прищурилась, продолжила неторопливо, по-кошачьи мягко.

– Миллионы людей погибнут. Опустошенные земли, обезлюдевшие города. Неужели все это стоит одной-единственной жизни одного-единственного ублюдка? Разве все восточноевропейские мальчишки не фантазируют в детстве о том, как убьют Гитлера? Как не допустят великое зло.

– Но, – сказал Мэрвин, – чувак же еще не сделал ничего, так?

– Так. Но он сделает. Великая Охотница никогда не ошибается, выбирая жертву. Я видела страшные разрушения. И я не страдаю болезнью времени – лжесентиментальностью, которая идет наперекор элементарной логике.

– А презумпция невиновности? – спросил я. – Это-то как же?

– Оставь ее людям, которые знают меньше нас. Мэрвин, твоя мама ведь волчица, так?

– Это вы откуда знаете?

– Слух все еще отличный. Разве она не убивает людей?

– Очень плохих, – неохотно ответил Мэрвин.

– Я предлагаю помочь мне в устранении человека, который имеет потенциал к массовым убийствам.

Ну потенциал же, только ведь потенциал. Такое меня отчаяние накрыло. От того, что логика ее была в каком-то смысле безупречна – тоже. Как отцовская. Как логика звериков на протяжении тысячелетий.

– Мэрвин, Борис, – сказала мисс Гловер, блеснув прекрасными, яркими глазами. – Я понимаю, что это тяжело. Но я совсем одна. Помощь мне необходима. Как вы будете чувствовать себя, если через двадцать лет, когда меня, скорее всего, уже не будет на свете, этот человек придет к власти, а через тридцать – начнет чудовищную войну?

Как, как – плохо! Гладкие речи она плела. Одно дело, когда точно не знаешь, что будет, а другое – стать ответственным вот прямо сейчас, отказавшись. Мы с Мэрвином глядели то на мисс Гловер, то друг на друга.

– Я понимаю, как это тяжело. И понимаю, что вы не обязаны мне помогать. Но прошу вас задуматься над тем, что будет, если вы не решитесь. Спросите себя, с чем вы скорее сможете жить дальше? К сожалению, если у вас обоих есть хоть капля совести, забыть сегодняшний день у вас не получится.

Агитировала она, надо сказать, грамотно. Политрук прям.

Наконец мисс Гловер замолчала, и мы с Мэрвином остались наедине с фактами. У меня голову кружило и кружило, я не мог сосредоточиться.

Мэрвин с явным трудом выдавил из себя:

– Сколько этому человеку лет?

– Двадцать лет, семь месяцев и два дня.

– Ух ты, – сказал я. – Точно вы.

– Спасибо.

И все мы снова надолго замолчали.

Нет, ну а правда, не я ж его убивать буду. А вот если он станет евреев сжигать? А если будет города стирать с лица земли, как стирали Дрезден там или Ковентри? Ой, я пожалею.

– Давайте, мальчики, решайтесь. Мэрвин, налей мне, пожалуйста, холодного чаю.

Мэрвин взял графин, наклонил его над высоким стаканом.

– Время не ждет, – сказала мисс Гловер.

– Это еще почему?

– Потому что в моем возрасте, увы, я могу умереть в любой момент. А это – моя добыча. Моя ноша.

Но и наша – тоже. Мы с Мэрвином молчали, пристыженно глядели в пол. Никто из нас не мог сказать «да» вслух. Она это понимала.