Терра

Он кивнул, неуверенно улыбнулся.

– Да? Что такое?

Не то чтобы он был под кайфом, скорее уже отходил, оттого казался очаровательным и беззащитным. Не был он похож на Гитлера, вот и все. Вообще не был похож на чувака, который чего-то там добьется.

– Кевин? – уточнил я. Он кивнул. Кевин Чейз, значит.

– Чем могу помочь-то, пацаны?

Мы с Мэрвином так и глядели на него, он начал чесать затылок, совсем без раздражения, скорее как-то растерянно.

Наконец я сказал:

– Извините за беспокойство.

А Мэрвин с улыбкой добавил:

– Сегодня ваш самый счастливый день! Вы кто по гороскопу?

– Рыбы.

– Ну и отлично.

И мы, не сговариваясь, дали деру. Дверь захлопнулась не сразу. А мы выбежали из подъезда и все бежали, бежали, бежали, до самого океана, по которому хлестал дождь.

Я, не успев еще толком отдышаться, вдруг сказал:

– Наверное, мир, который нужно спасать таким способом, и должен погибнуть, ну а чего теперь.

– Наверное, – сказал Мэрвин, низко наклонившись, уперев руки в колени.

И мы с ним плюнули на все да поехали обратно, и по дороге все безудержно смеялись, уже и не вспомнить, над чем. Такое у нас было облегчение, такое счастье.

Я не видел в Кевине Чейзе темноты, спрятанной внутри костей и крови, ее могла увидеть только кошка. И потому он мне казался человеком, как все люди. И, может быть, или точно-точно даже, я был куда больше прав, чем мисс Гловер.

Ой, нескончаемая ночка, вечная ночка, а не жизнь. Но так мы тогда угорали, вспоминая лицо Кевина Чейза, его растерянный укуренный вид, что чернокожая тетька повернулась к нам, чтобы сделать замечание.

– Извините, – сказал Мэрвин. И мы снова рассмеялись, не удержавшись. Она только поцокала языком да головой покачала.

– Думаешь, мы хорошие люди?

– Не плохие так точно.

Ой, не могу, до сих пор смеяться хочется, хоть и от другого теперь. Потом, когда мы вышли из автобуса, в свежий после дождя, сияюще чистый город, Мэрвин вдруг сказал:

– А я думал, что не испугаюсь. Я трупы видел, и все такое.

– Да и мамка у тебя убийца вообще.

– И мама опять же. А в глаза ему посмотрел, и все понял. Не могу.

Это и во мне отражалось. Я тоже понял – живой человек, настоящий, прям всамделишный, как же с ним так можно-то, а главное – зачем?

Пусть горит, думал я, здесь все синим пламенем. Пошли они в жопу со своим миром, со своим благом, со своей математической добротой.

Вечером мы с Мэрвином сидели у теплотрассы, на которой грелись коробочки с китайской едой (жареный рис и приблуда какая-то к нему из кошатины). Мы все рассказывали Алесю, наперебой и взахлеб, будто семилетки.

Алесь задумчиво кивал, потом взял свою коробочку, стал вилкой выуживать из риса кукурузинки.

– Понятно. А дальше?

– Ну, дальше мы ушли, чего. Купили винища у беспринципного в кепке, – так мы называли сговорчивого продавца в алкогольном магазине. – И стали дико бухать.

– Да, Боря, я вижу, – сказал он. – Что вы дико бухаете. Но я имею в виду, с мужиком-то что будете делать?

– Ничего не будем делать, – сказал Мэрвин. – Бабуля-убийца до него не доберется, артрит не позволит, или ревматизм, или что там?

– Слабое зрение, – сказал я. – Недержание мочи. Альцгеймер. Все, больше я не знаю минусов в старости.

Мы засмеялись, а Алесь так и продолжал смотреть на нас прозрачными, небесными глазами.

– Ага, – сказал он. – В этом и проблема. Она до него не доберется.

Мы с Мэрвином переглянулись. Алесь выцепил кусочек мяса, подул на него.

– Ого, – сказал он. – Горячий.

– Ты серьезно, что ль?

– Серьезно я. А как еще?

Такое у меня было чувство, что он, сука, немцам продался или чего-нибудь в этом роде. Вот мы были вместе, а раз – и уже между нами стена, что у твоих китайцев страну рассекает.

Мэрвин потер переносицу, прислонился к трубе теплотрассы, выругался на польском, обжегся, видать.

– Ребят, хорошо, конечно, что вы добрые такие, – сказал Алесь. – Но плохо, что из-за этого куча народа умрет. Это вы не видите, а она видит. Как все будет.

– Может, старая из ума выжила, – сказал я.

– Не выжила она из ума, ты это тоже знаешь.

Никаких у него эмоций не было, он даже и не осуждал нас, если по-хорошему-то. Смотрел в душу и ждал, что мы сами себя осудим. В темноте он казался почти светящимся. Призрак будущего Рождества прям.

– И чего тебе надо-то? – спросил Мэрвин.

– Мне? – Алесь искренне удивился. – Ничего мне не надо. Я просто спросил, что вы делать собираетесь.

– Ты так спросил, знаешь ли.

– Просто не понял сначала, что вам плевать.

– Нам не плевать вообще-то!

– Ну, я имею в виду, что вы-то жизнь хотите прожить, руки не замарав. Это хорошее желание, почему нет-то?

Смотрели мы на него волками, конечно, а Алесь только улыбался растерянно. Тут к нам Андрейка подошел, и мы замяли разговор.

Домой я возвращаться не решился, не из-за отца на этот раз, а из-за старушки-соседки. Так я боялся, что мисс Гловер на меня посмотрит как-нибудь по-своему, и я сделаю все, что она скажет.

Нет уж, если хочет кого-нибудь прикончить, пускай такси возьмет.