Терра

– Да уже не особо. Он быстро выветривается. Можно всю ночь гасить.

– Спасибо за интересную информацию.

Вела она себя и холоднее, и приветливее обычного. Не то жалость ее вправду взяла, себя вспомнила, когда у нее отец умер, не то любопытно стало.

Дома никого не было. Мать Одетт, Мария, и отец Эдит, Морис, вечно были в разъездах. Дочки сорнячками росли.

– А ты что не в универе своем?

– На выходные приехала. У нас сессия с Колином по «Миру Тьмы».

Ее птичий, задротский язык я уже понимал. Она мне, если уж мы сталкивались, обычно присаживалась на уши по поводу своего «Мира Тьмы».

– Помнишь я тебе рассказывала? «Мир Тьмы» как наш, только мрачнее. Я в той истории играю за Малкавианку. Малкавианы – это такой клан сумасшедших вампиров. У моего персонажа эпилепсия, и вот я думаю, это все же скорее неврология или психиатрия? Можно ли взять Малкавиану неврологическое заболевание? Вот за Тореадора было легче, играла я одного паренька…

– А чего тебе в «Мир Тьмы»-то играть, ты в нем живешь. Вот тебе мир, вот тебе тьма.

Она засмеялась.

– Чтобы отвлечься.

Раньше-то она в DnD гоняла, вот уж легче было понять. Сказала, что все русские хаотики – нейтралы. Даже обосновала как-то.

– А как учеба идет у тебя?

– Сказочно! – сказала Одетт. – Только много лишних предметов. Упоролись бы мы уже в конструктивное программирование. Пока просто программить учат. Я уже много умею. Самое интересное сейчас – обзор современных робототехнических устройств. Но еще есть химия, к примеру, химия бесит. Но у гуманитариев все еще хуже. Колин вот по приколу выбрал себе предметы: основы христианского богословия и эволюционную теорию. Он теперь биолог-теолог.

Она звонко засмеялась, уверенная в том, что я знаю, кто такой Колин.

В ней было, знаете, очарование болтливой малышки, в этих ее длинных монологах всегда оставалась какая-то подкупающая, бесполая нагловатость.

Как мы в дом зашли, сразу я напрягся. Слушал ее, правда, внимательно, но что-то было не так.

– Колин Бейтс, ну, помнишь его?

– Да наверняка, – я зубасто ей улыбнулся, а сам пытался понять, что ж такое-то.

– А что там с отцом-то твоим?

– Болеет.

– О. – И тут она сказала самую отмороженную фразу, которую в этой ситуации можно было представить: – Ну ничего, вот он умрет, и тебе станет легче.

– Чего?

Одетт обернулась ко мне, и по глазам ее я увидел, что она меня жалеет. Что ей правда за меня грустно, просто она по-другому помочь не может, других слов не знает.

– Тебе кофе с сахаром?

– Да. Две ложки.

– А, точно! У тебя так будет диабет. Это чудовищно вредно.

Тут я понял, в чем дело, меня мгновенно этим знанием проняло. Она хорошо отмылась, уже несколько раз после того, как все случилось, но от нее все равно пахло чужим мужчиной.

– А мальчик у тебя есть? – спросил я.

Не мальчик, но муж, блядь.

Одетт почесала нос, потом отвела взгляд.

– А тебе какое дело, Борис?

Она приподнялась на цыпочках, чтобы достать блестящую банку с молотым кофе. А я так и стоял, обалдевший от этой новости. Кто-то ее трахал, мою Одетт. Пока я тут преданно ждал, когда у нее начнется охота до мужика, кто-то ее, значит, оприходовал.

– Нет, ну скажи.

Я заискивал, нежничал, а внутри у меня все сжимало, кололо, резало. Да я с ума сходил.

– Борис, отстань. Я не собираюсь перед тобой отчитываться. А что, если и есть? Кстати, классный костюмчик. Эдит бы оценила.

Одетт хотела сказать что-то еще, но не успела. Потянулась за чашкой, но я в эту секунду подался к ней, сгреб ее, такую маленькую и в тот момент невероятно испуганную, и впервые в жизни поцеловал. Чашка грохнула о столешницу, разлетелась, и я вспомнил тот старый стакан со щеглом и его осколки в крови.

А потом уже ничего не помнил, так мне было сладко и правильно.

Нет, с девчатами у меня проблем не было. Я все время с кем-то встречался, только что не очень долго, все время влюблялся, страстно и как будто раз и навсегда, а потом быстренько остывал. Константой в моей жизни была Одетт, такой яркий огонь она во мне пробудила, что он никак не затухал.

И вот я ее целовал, мою, долгожданную, любимую, прекрасную-распрекрасную, невероятную, пахнущую так остро, горько и сладко, тысячу раз сладко. Она сначала замерла, испуганная, маленькая мышка, свела плечи, пискнула как-то затравленно, а потом вдруг стала отвечать, сама подалась вперед, ко мне подалась, и обняла так крепко, прижалась всем телом.

Под шортами она уже была влажная. От одного-единственного поцелуя. Нет, серьезно, у меня были девчонки, которые любили ебаться. Вот, ну, к примеру, Нэнси. Нэнси вообще-то зависала в Голливуде, пытаясь найти работу. Она даже снялась в массовке в какой-то серии «Во все тяжкие», чем безусловно очень гордилась. Пела – атас просто, очень хорошо. И любила сосать хуй, говорила, сперма полезна для связок. Вот это, думал я, девчонка любит секс и умеет им заниматься.