Terra Nipponica: Среда обитания и среда воображения

Стихи рассказывают нам о том, как меняется природный мир, предназначенный для «потребления взглядом». Вместе с этим миром меняются и чувства человека. В этом и состоит их гармония. Природа отправляет сезонные послания, задача поэта – откликнуться на них. Похожим образом поступал и император, когда откликался с помощью ритуальных мер на те знаки, которые ему посылало Небо. На уровне каждого отдельного поэта его отклик – проявление изящного вкуса и лирика, но на уровне антологии это уже исполнение государственного долга и эпос, когда эстетические задачи играют подчиненную роль. Однако это было уже не обширное государство, занимавшее всю территорию Японского архипелага, это было «государство в государстве». Аристократы проживали в крошечном государстве-столице и мало интересовались тем, что происходило за ее пределами. В конечном счете это и предопределило крах их власти.

Важно отметить, что поэтические антологии, составленные по императорскому указу, фактически вытесняют из сознания и информационного оборота исторические хроники, которые раньше тоже создавались в соответствии с государевыми распоряжениями – официальные хроники перестают составляться. Последняя из «настоящих» официальных хроник «Сёку нихон коки» («Продолжение поздних анналов Японии») заканчивает свое повествование 850 г. (две последние хроники, которые обычно относят к «шести национальным историям» – «Нихон монтоку тэнно дзицуроку», 879 г., и «Нихон сандай дзицуроку», 901 г., являются лишь подготовительными материалами к составлению официальных хроник). Таким образом, происходит смена дискурса власти, с помощью которого она общается со страной (вернее, с ее элитой; под государством – кокка – тогда понимался императорский двор). При этом статус антологий имел тенденцию к повышению. Показательно, что если составление «Кокинсю» было доверено мелким чиновникам – Ки-но Томонори и его брату Цураюки, то начиная с «Сюи вакасю» составление антологий доверялось только высокопоставленным чиновникам.

В докладной записке по поводу окончания работы над хроникой «Сёку нихонги» говорилось, что предназначением хроники является фиксация «хорошего» и неутаивание «дурного»[182]. Именно поэтому хроники «честно» фиксировали природные аномалии (засухи, тайфуны, наводнения, землетрясения). Кроме того, к таким «природным» аномалиям относили эпидемии и пожары (в особенности те, которые случались из-за удара молнии). Считалось, что все эти явления служат указанием на гнев Неба и иных божественных сил, указанием на то, что в правлении существуют изъяны. Это требовало принятия определенных практических и ритуальных мер. Хроника по определению фиксирует «приращиваемую» информацию, она редко сообщает о том, что стояла хорошая погода, потому что «хорошая погода» – это норма. Мы полагаем, что смена дискурса, осуществляемого от имени государя, свидетельствует не только о смене «вкусов» элиты, она могла иметь одной из причин нежелание «официально» фиксировать природные аномалии, служащие указанием на неблагополучное состояние дел в государстве и провоцирующие, таким образом, политические неурядицы и лишние хлопоты, тем более что в период Хэйан мы наблюдаем постепенную деградацию централизованного государства, потерю дееспособности власти, редукцию ее возможностей и амбиций.

Модель природы: сад. Приручение пространства

«Дикая», не преобразованная человеком природа часто воспринималась в древней Японии как источник опасностей и страхов. Море и поросшие густым лесом горы находились в непосредственном ведении синтоистских божеств, которые обладают амбивалентной природой, сопротивляются проникновению и вмешательству в подведомственное им пространство и зачастую наказывают людей за такое вмешательство. В связи с этим подъем в горы и хозяйственная деятельность там всегда подвергались серьезным ограничениям (вплоть до полного запрета находиться там). Это традиция, которая «дожила» до XX в. Морские путешествия требовали не только практических умений, но и постоянных ритуалов по усмирению морской стихии.

Такое отношение к дикой природе давало о себе знать и в эстетическом восприятии: одомашненность природной среды стала восприниматься в целом как явление более высокого эстетического порядка, чем природа дикая. В «Уцубо моногатари» высказывается такое суждение: «Дикорастущие растения малопривлекательны, но если они растут недалеко от жилищ и люди все время ухаживают за ними, то растения становятся облагороженными»[183].