Terra Nipponica: Среда обитания и среда воображения

Помимо камней в трактате списаны растения, которые следует культивировать в саду. Обращает на себя внимание, что список растений (более 40) намного больше, чем в «Сакутэйки» (16). Подавляющее их большинство упоминается и в поэзии. «Растительное измерение» присуще японской поэзии в полной мере. Не случайно поэтому, что и общий настрой при создании сада определяется через поэтическо-природный код: садовнику предлагается вспомнить японскую поэзию прошлого (т. е. поэзию, воспевающую природу и прежде всего растения), которая и позволит ему устроить гармоничный во всех отношениях сад[342]. Тем не менее порядок перечисления растений в трактате не соответствует сезонному порядку, принятому в поэзии. Это связано, по всей вероятности, с тем, что создатели садов были больше увлечены идеей вечности, чем сезонной изменчивости. Идея вечности обеспечивалась камнем, камни имеют оборонительную и упорядочивающую функцию и не имеют никакого отношения к эстетике. Про камень невозможно сказать, что он красив. Хотя и на посадку растений имеется достаточно много запретов (например, ветви не должны торчать в сторону хозяина – в этом случае их следует обрезать), но все-таки садовые растения могут иметь и эстетическое измерение. Поэтому автор трактата не смущается предложить высаживать рядом растения, которые принадлежат к разным поэтическим сезонам, объясняя их соседство тем, что их переплетенные ветки не оставят зазора в растительном пространстве и потому будут выглядеть «приятно для взгляда»[343].

Функции растений не сводятся к тому, чтобы радовать взгляд. Относительно некоторых растений (сосна, персик) сообщается, что они являются «праздничными», а потому их не сажают где попало. Большинству видов деревьев соответствует свое направление, пахучую сливу предлагается сажать в подветренном (по отношению к дому) месте.

Растительный отдел трактата является его важной частью, но растения все-таки выступают в качестве подчиненного элемента по отношению к камню и не имеют защитных потенций, которыми обладают камни. Это и неудивительно – ведь в триаде Небо – Земля – Человек деревья символизируют именно человека. Поэтому в растительном отделе трактата часты указания на то, что те или иные растения можно сажать, сообразуясь с желаниями садовника или хозяина, т. е. человек вправе определять то, что относится к человеку. Таким образом, именно камни обладают наиболее выявленными магическими возможностями. Садовые камни играют роль оберега по отношению к самому хозяину, растениям и живности, населяющей пространство сада, – рыбам и птицам.

В связи со значением, которое придавали камню, известные камни «с историей» имели статус сокровища, они могли переходить из рук в руки и становиться показателем обладания властью. Так, сёгун Асикага Ёсимаса (1436–1490, в должности сёгуна 1449–1473) известен тем, что при обустройстве своего сада он часто конфисковывал чужие садовые камни. Известна также история камня под названием «Фудзито». До 1569 г. он находился в усадьбе Хосокава Удзицуна (1514–1564), военачальника и функционера аппарата сёгуната Асикага. После смерти Удзицуна камень перенесли в сад сёгуна Асикага Ёсиаки (1537–1597, в должности сёгуна 1568–1573), а в 1598 г. камень конфисковал Тоётоми Хидэёси. Это произошло в тот момент, когда он находился на вершине своего могущества[344]. Таким образом, обладающий властью обладал и камнем. Отчасти это относится и к деревьям: известно, что тот же самый Ёсимаса требовал у известных храмов доставить к нему не только камни, но и деревья, что не может быть объяснено с чисто рационалистической точки зрения, поскольку их можно было купить или добыть на ближних горах[345]. Желание обладать составляющими элементами чужого сада является показателем того, что сад – свидетельство независимости владельца, которой следовало его лишить. Конфисковывая чужие камни и деревья, Ёсимаса лишал их владельцев возможности для магической самообороны.

Свое предельное воплощение «садово-каменное» искусство получает в «сухом саду» (карэ-сансуй или, как он более известен на Западе, саду камней), который либо вообще лишен растений, либо они представлены в нем в минимальной степени. Вместе с дзэн-буддизмом сухие сады получают распространение в середине эпохи Муромати. Такие сады обычно не устраивали в усадьбах, они являлись достоянием почти исключительно буддийских храмов.