Терри Пратчетт. Жизнь со сносками. Официальная биография

Эти слова надолго засели у меня в голове. С этой стороны я еще не смотрел. Мое желание защитить Терри тоже было своего рода уважением, но не уважением к реальности его состояния – а именно в нем он сейчас нуждался. Да, ему приходилось нелегко, но в том, чтобы иметь смелость это показать, была особая ценность, даже благородство. И Терри, и Чарли поняли это раньше меня. Когда фильм выдвинули на премию BAFTA – а позже и на другие премии, – именно эпизод с тем, как Терри пытается и не может завязать галстук, показывали в ролике с номинантами.

Это было интересное время для документального кино. Не далее как в прошлом году BBC уличили в подтасовке: канал показал ролик, смонтированный так, будто королева выходит из комнаты, хотя на самом деле она в нее входила. Поэтому за фальсификациями и уловками в документалистике следили особенно пристально. Это явно сыграло нам на руку – ведь фильм снимался со скрупулезной достоверностью, – а также подарило Терри комедийные возможности, перед которыми он не мог устоять. «Доброе утро! – говорил он, входя в комнату, где снимала камера. – Или мне лучше сказать “добрый вечер”?» И выходил задом наперед.

Чарли с командой были на премьере «Цвета волшебства» от Sky TV в марте, когда Терри вновь вышел на красную ковровую дорожку кинотеатра «Курзон» в Мейфэре. И были на августовском конвенте Плоского мира в Бирмингеме, поймав душераздирающий момент во время традиционной «Сказки на ночь», когда Терри, читая, потерял место на странице и пожаловался на тень, заслоняющую слова. Так выразительно. Уже отняв способность печатать, теперь болезнь бездушно отнимала и способность читать. Впредь за него на сцене читал я. Присутствовали камеры и на первой консультации с Роем Джонсом в RICE, а также когда мы летали в Калифорнию, чтобы узнать, как ведется поиск лекарств, и посещали дом для страдающих деменцией – я бы в жизни туда не вернулся, но Терри, к моему удивлению, сказал, что ему там понравилось. Из-за разъездов мы стали называть эту документалку – и те, что за ней последовали, – «Как мы провели выходные», и теперь, с теплом оглядываясь на эти фильмы, я вижу, что это больше чем шутка.

Засняли камеры и консультацию с профессором Чарльзом Даффи в Рочестерском университете в Пенсильвании, занявшую особое место в фильме. Мы с Терри плечом к плечу сидим перед профессором в тесном кабинете. В какой-то момент я смотрю на Чарли, который сидит за кадром, и вижу, что он держит листок с надписью: «СКОЛЬКО ЕЩЕ?»

Моя первая мысль – он спрашивает, сколько еще до конца интервью и выезда в аэропорт, поэтому я не реагирую. В конце концов, у нас вагон времени.

Чарли машет бумажкой настойчивей: «СКОЛЬКО ЕЩЕ?»

Наконец до меня доходит: он хочет, чтобы я спросил профессора Даффи как эксперта, сколько осталось Терри.

Я делаю глубокий вдох и начинаю задавать вопрос. Но не успеваю я договорить – и уж тем более не успевает профессор ответить, – как Терри вскидывает руку: «НЕ СПРАШИВАЙ».

Справедливо.

Постепенно «Жизнь с Альцгеймером», планировавшаяся как часовой фильм, разрослась до двух частей. Причем несмотря на то, что Терри отменял проект, должно быть, раз десять – включая тот драматичный случай, когда Крэйг летел над Атлантикой, отправившись с женой в отпуск в Майами, и думал, что все идет хорошо. Он приземлился, включил телефон – и на него обрушился поток срочных сообщений.

– Мы не можем опять все отменять, – робко сказал я после седьмого раза.

– Что хочу, то и делаю, – ответил Терри.

Ведь все-таки, хоть он и решился раскрыться перед публикой, съемки давались тяжело. И дело было не в том, что приходилось привыкать к вечно следующей по пятам камере – это как раз произошло поразительно быстро. Но вот в чем штука: хоть Терри и узнавали по всей стране, до этого он в основном был человеком закрытым. Он предъявлял людям образ Терри Пратчетта – в шляпе и куртке, в сравнительно контролируемом окружении: автограф-сессии, конвенты, интервью для рекламы книг. Но вот так впускать камеры в Часовню, чтобы они снимали его повседневную жизнь, – это само по себе было слишком, не говоря уже о дополнительном аспекте в виде надвигающейся недееспособности. Если он выдержал и позволил фильму появиться на свет, то только потому, что теперь болезнь и ее разоблачение стали его миссией. Он не собирался становиться затворником и страдать от Альцгеймера в одиночку, хоть это и было ближе его характеру; он страдал открыто, чтобы видели все, и надеялся что-то этим изменить. И, чего бы ему это ни стоило в плане досады и потраченных нервов, двухсерийная документалка на национальном телевидении неизбежно должна была внести огромный вклад.