Территория книгоедства

Южный город, вечер, тепло, я в трамвае, идущем к морю, всюду звезды, их очень много – светящих в небе и отраженных в воде. Это ровное убаюкивающее движение и трамвайное ласкающее тепло воспринимались в забытьи как блаженство. Мне хотелось ехать и ехать, и, наверное, я ехал бы так и ехал до конечной остановки у моря. К жизни меня вернул прохожий, кажется, какая-то женщина, переход в реальность был сложен, часть сознания оставалась там, в потустороннем трамвае, движущемся к ирреальному морю.

В поэзии трамвайная тема разрабатывалась не однажды и многими. Источник ее – тема дороги, традиционно ассоциирующейся с жизнью. То есть выйдя из пункта Р (Рождение) нужно вовремя достичь пунта С (Смерть) как можно более счастливым маршрутом. Длина маршрута не оговаривается заранее. Трамвай может сойти с рельсов почти сразу же. Или долго тащиться в пробках (при нынешнем-то автомобильном безумии!). Или загореться в пути. Я видел, как сгорает трамвай. Как пустая спичечная коробка – минут, наверное, за двадцать, не более. Сперва под днищем начинает искрить, потом резко выбивается пламя. Я сам ехал в таком трамвае, вагон вспыхнул на Кронверкском, за метро, только-только отъехав от остановки. Слава богу, пассажиры успели выйти.

До трамвая (возвращаюсь к поэзии) была телега – пушкинская телега жизни:

…С утра садимся мы в телегу;
Мы рады голову сломать
И, презирая лень и негу,
Кричим: пошел!..………

Но в полдень нет уж той отваги;

Порастрясло нас: нам страшней
И косогоры и овраги:
Кричим: полегче, дуралей!

Катит по-прежнему телега;

Под вечер мы привыкли к ней
И дремля едем до ночлега,
А время гонит лошадей.

Был страшный фаэтон Осипа Мандельштама:

На высоком перевале
В мусульманской стороне
Мы со смертью пировали —
Было страшно, как во сне.

Нам попался фаэтонщик,

Пропеченный, как изюм, —
Словно дьявола поденщик,
Односложен и угрюм.

То гортанный крик араба,

То бессмысленное «цо» —
Словно розу или жабу,
Он берег свое лицо.

Под кожевенного маской

Скрыв ужасные черты,
Он куда-то гнал коляску
До последней хрипоты.

И пошли толчки, разгоны,

И не слезть было с горы —
Закружились фаэтоны,
Постоялые дворы…

Я очнулся: стой, приятель!

Я припомнил, черт возьми!
Это чумный председатель
Заблудился с лошадьми.

Он безносой канителью

Правит, душу веселя,
Чтоб вертелась каруселью
Кисло-сладкая земля…

Так в Нагорном Карабахе,

В хищном городе Шуше,
Я изведал эти страхи
Соприродные душе.

Сорок тысяч мертвых окон

Там видны со всех сторон,
И труда бездушный кокон
На горах похоронен.

И бесстыдно розовеют

Обнаженные дома,
А над ними неба мреет
Темно-синяя чума.

Но первый символ ненадежности жизни и зависимости ее, во-первых, от случая, а во-вторых, от воли кучера/вожатого/рулевого – это, несомненно, трамвай.

Случай может гримироваться под старика, как это было с маленьким Котей Мгебровым, девятилетним петроградским актером, которого на Моховой улице спихнул с площадки городского трамвая некий «неизвестный старик».

Или предстать перед вами осенней ночью в виде компании услужливых молодых людей, которые помогут вам сесть в трамвай, следующий до конечного пункта С самым коротким из всех маршрутов.

Теперь на выбор несколько примеров трамвайной темы в русской поэзии: два из классики, третий – нет, потому что стихи мои.