Территория книгоедства

Лет пятнадцать назад я впервые прочитал трилогию «Детство. Отрочество. Юность». Не для того, чтобы проверить утверждение писателя Логинова. Просто решил прочесть. Ведь обидно прожить на свете, так и не прочитав ее. Да: есть у Толстого «чтоканье». И «который… который… которому» тоже есть. Но только если ищешь намеренно, то есть чтобы с наглядными примерами доказать, что Лев Толстой никакой не классик.

Руку на сердце положа, скажу: более живой, более поэтичной, более интересной книги я не читал давно. Вот, не удержусь, чтобы не процитировать.

Про тучи: «К вечеру они опять стали расходиться: одни побледнели, подлиннели и бежали за горизонт; другие, над самой головой, превратились в белую прозрачную чешую; одна только черная большая туча остановилась на востоке».

Ради этого одного «подлиннели» стоит читать Толстого. Про людей и человеческие характеры, населяющие его романы, я даже не говорю.

Толстой заслуживает нашего уважения. И не одними бородатостью и «толстовством».

2. Очень интересно в литературной (и окололитературной) истории то, как тот или иной литератор относился к своим собратьям по ремеслу. Характерен в этом смысле Лев Николаевич Толстой, чьи высказывания по поводу отдельных писателей и их произведений, мягко говоря, не всегда соответствуют тому образу святочного бородатого Деда Мороза, каким мы часто себе представляем Толстого. Тургенев в поздние годы скажет о Льве Толстом: «Этот человек никогда никого не любил». Но то же самое, слово в слово, записал о Тургеневе и Толстой в Дневниках 1854–1857 годов. Вот еще выписки из его Дневников: «Полонский смешон…», «Панаев нехорош…», «Авдотья (Панаева. – А. Е) стерва…», «Писемский гадок…», «Лажечников жалок…», «Горчаков гадок ужасно…» А вот снова о Тургеневе: «Тургенев скучен…», «Тургенев – дурной человек…» Находим запись о Пушкине: «Читал Пушкина… „Цыганы“ прелестны… остальные поэмы, исключая „Онегина“, – ужасная дрянь…» Не остался без колкой толстовской характеристики и Николай Васильевич Гоголь: «Читал полученные письма Гоголя. Он просто был дрянь человек. Ужасная дрянь…»

А вот его мнение о «любимой» тетушке Ергольской – прототипе обаятельной Сони из «Войны и мира»: «Скверно, что начинаю испытывать скрытую ненависть к тетеньке, несмотря на ее любовь. Надо уметь прощать пошлость…»

Теперь процитирую записи Толстого сразу же по его возвращении из-за границы: «Противна Россия. Просто ее не люблю… Прелесть Ясная. Хорошо и грустно, но Россия противна…»

«Прелесть» Ясная, кстати, приносила Толстому ежегодный доход в две тысячи рублей серебром плюс литературные заработки, которые давали писателю еще около тысячи рублей в год. При таких-то средствах, как у Толстого, Россию можно было и ненавидеть.

«Толстой, – писал Тургенев в Петербург Анненкову, путешествуя вместе с Львом Николаевичом по Франции, – смесь поэта, кальвиниста, фанатика, барича, что-то напоминающее Руссо, но честнее Руссо, – высоконравственное и в то же время несимпатичное».

Вот такие нехрестоматийные выражения бытовали в русской литературе, таковы ее кухня и мастерская, и, если бы все было иначе, не было бы ни «Войны и мира», ни «Казаков», ни «Отцов и детей», ни открытий, ни взлетов, ни поражений, а была бы одна ровная местность с изредка торчащими невзрачными холмиками мелких Кукольников и причесанных Боборыкиных.

Тосты

Ну, Носов! Ну, сукин сын! Опять обошел меня на четыре корпуса в собирательстве всякой разности.

Вот что ваш покорный слуга прочитал у него в ЖЖ:

«В газетном зале Публички выписал названия многотиражных газет, до войны издававшихся в Ленинграде.

Конструкции с предлогом „за“. Звучат как тосты.

За доблестный труд

За кадры

За коммунизм

За краснопутиловский трактор! (с восклицательным знаком)

За культуру

За новый быт

За образцовый трамвай

За рационализм

За революционную законность

За ревпорядок

За учебу

За синтетический каучук

За советское искусство

За советскую эстраду

За социалистическую реконструкцию Академии

За социалистический реализм

За станок и учебу

За темпы».

Спасибо, Носов, работа проделана основательная! Теперь не надо будет вымучивать из себя во время застолий какие-нибудь невразумительные конструкции типа «Вздогнули!», «Поехали!» или «Будем!». Достаточно держать в голове твой список и, перед тем как в очередной раз сдвинуть наполненные бокалы, произнести членораздельно и убедительно: «За синтетический каучук!», к примеру. Или: «За образцовый трамвай!» И после этого немедленно выпить.

Трамвайное тепло

Поздней осенью 1997 года в Петербурге в 3 часа ночи на углу улиц Есенина и Сикейроса меня ударили бутылкой по голове. Подошли два парня и девушка, о чем-то спросили, я ответил, а после – мрак. Не знаю, долго ли я был без сознания, может, час, может, больше, уже не помню. Помню только яркое ощущение какого-то удивительного покоя и картину, которая мне мерещилась.