Территория книгоедства

Вот, в Живом журнале разругали Городницкого, спевшего с Сергеем Никитиным песню «Севастополь останется русским»: «Боже, и Городницкий туда же?!!! А такая был умница», «Всегда печально, когда умный и порядочный, казалось бы, деятель вроде того же Городницкого вступает, гм, в партию по колено. И приходится мысленно вычеркивать его из порядочных», «И сколько приличных людей успело за последние восемь лет „испортить себе некрологи“! – Волчек, Калягин, Табаков…» и т. д.

А я вот там был, и разговаривал с местным населением, и слушал экскурсоводов – в Музее-панораме Севастопольской битвы и в Балаклаве на бывшей секретной подземной базе советских подводных лодок. И все они не могут себе представить южный форпост России без Севастополя. И я не могу представить севастопольских бухт без военных кораблей, украшающих городские причалы. И без военных моряков на городских улицах. И без утреннего девятичасового горна на учебном РКА «Ивановец» в Карантинной бухте близ Херсонеса, где мы купались чуть ли не каждый день.

Я даже, когда вернулся, предложил отцу-основателю движения «Петербургские фундаменталисты» Павлу Крусанову учредить пункт об обязательном сочинении каждым из участников группы романа на военно-морскую тематику. На что Крусанов ответил примерно, так: «Опять ты, Етоев, всех пытаешься строить». После чего сообщил мне две главные мировые новости: 1) Грамотные люди стреляют лося в двенадцатый позвонок. 2) По весне в утиной стайке первой всегда летит самка. И вообще он купил ружье и собирается податься в леса на сбор материалов для «Записок охотника».

Я же ему сказал, что волосинка счастья у человека растет из правой ноздри и состригать ее или выщипывать, как это делают некоторые, себе дороже. Он меня, конечно, не понял, и тогда мы пошли в кафе и заказали себе окрошку. А съев окрошку, я спел Павлу на мотив «Летят перелетные птицы» такую песню:

И если етитская сила
полезет на родину, мля,
клянусь я, что многим могила
придет от мово костыля.

«Это про Севастополь», – добавил я, когда спел. И Паша, в знак признательности за спетое, взял за свой счет мне еще окрошки.

Жж

Животноводство

Хочу рассказать интересный случай, имевший место во время оно в петербургском Центре современной литературы и книги, именуемом также Центром Каралиса. Был какой-то литературный вечер, какой не помню, и вот в один из моментов вечера подсаживается ко мне за стол питерский поэт-хулиган Геша Григорьев и улыбается своей дурацкой улыбкой. Я, говорит Григорьев, придумал на тебя рифму. И тут же мне выдает двустишие:

Вот сидит и не знает Етоев,
как достичь повышенья удоев.

Честно говоря, меня это немножечко зацепило. Дело в том, что поэт Григорьев, прославившийся сидением в противогазе на поэтическом семинаре Кушнера (потому-то и поэт-хулиган), давно на меня в обиде за придуманный мной когда-то вопрос: в чем разница между поэтом Шумахером и поэтом Херасковым? Ответ на этот вопрос простой: разница между ними такая же, как между херувимом и парикмахером. Обиделся Григорьев на то, что загадку эту должен был придумать не я, а он, и всякий раз при встречах мне об этом напоминал.

Прошел день, а у меня все не выходило из головы брошенное мне Григорьевым обвинение. Ведь действительно я понятия не имею, как этих чертовых удоев достичь. И тогда в порыве поэтической злости я ответил Григорьеву продолжением его двустишия. Вот что у меня получилось:

Вот сидит и не знает Етоев,
как достичь повышенья удоев,
а Григорьев, подлец, хоть и знает,
но скрывает, паскуда, скрывает.
Вот и жди от подобного скотства
возрождения животноводства.

Теперь, надеюсь, вы понимаете, почему за точку отсчета я выбрал тему животноводства.

Жития святых

О житиях святых, их истории и месте в литературе короткими словами рассказывать не имеет смысла. Хочется поговорить о другом. Что эти древние, по виду очень несовременные повести могут дать современному, разуверившемуся не только в Боге, но и в самом себе, человеку. Не филологу, не писателю, не эстету – просто обыкновенному человеку, если такой еще существует в мире.

Наивность, простота и доверчивость – вот характеристики сердца, о которых в наш предприимчивый век стало как-то не принято говорить. А может быть, и во всякий век о них было не принято говорить, читаем же мы в старых житийных текстах об ощетинившихся иглами душах, отторгающих от себя любые святость и добросердие.

Иконная простота житий, плоская их структура, абсолютное отсутствие психологии, вытекающее из детского ощущения жизни, которое дает человеку вера, – то есть полная противоположность современной литературной традиции, – все это притягивает и увлекает, как какое-нибудь невиданное явление природы – радуга зимним утром или мираж над городом.