Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало XX в.)

В статье «Уроки революции» (1910) Ленин в очередной раз подчеркивает, что «только революционная борьба масс способна добиться сколько-нибудь серьезных улучшений в жизни рабочих и в управлении государством... никакая геройская борьба одиночек-террористов» не могла «подорвать царского самодержавия и всевластия капиталистов»[745]. «Никакие покушения террористов не помогут угнетенным массам, и никакие силы на земле не остановят масс, когда они поднимутся», — писал он в другом месте[746]. «Партия с.-р., — говорилось в подготовленной Лениным резолюции совещания ЦК РСДРП летом 1913 года, — продолжает официально отстаивать террор, история которого в России совершенно оправдала с.-д. критику этого метода борьбы и закончилась полным крахом»[747].

Ленинская критика терроризма, в принципе, ничем не отличалась от отношения к индивидуальному террору других, более умеренных социал-демократических публицистов в послереволюционный период. Дело Азефа послужило для социал-демократов хорошим поводом «потоптаться» по своим находящимся в полной растерянности оппонентам — эсерам, и еще раз убедиться в справедливости своей позиции в отношении терроризма.

Особенной ядовитостью отличались статьи Л.Д.Троцкого. В статье с откровенно ерническим названием «Таракан во щах» он писал: «Глядите: вместо того, чтоб отбросить прочь негодные доспехи, которыми сумела овладеть рука полицейского прохвоста; вместо того, чтобы засучить рукава и приняться за серьезную революционную работу, романтики выбрасывают из своей головы последние крупицы политического реализма, начисто отказываются от организации пролетариата и крестьянства во имя голого террора и берутся — в который уже раз! — собственными средствами покончить с царизмом. Теперь они уже твердо знают, как избежать подводных отмелей и рифов. Они создадут новую сеть неуловимых автономных дружин, они выдумают новые пароли, которых не знает Азеф и, наконец, самое главное — они сварят большой котел динамита, в полтора раза большей силы, чем динамит азефовский. А чтоб не перепутать паролей и не переварить динамита, они обобьют толстым войлоком окна и двери своей алхимической лаборатории, — отныне ни один крик улицы, ни один отзвук фабричного гудка не ворвется к ним и не помешает им приготовлять то колдовское варево, расхлебывать которое придется — увы! — неизвестно кому...»[748]

После публикации первых материалов по делу Азефа Мартов с удовлетворением писал Потресову, что «то, что по сему случаю опубликовано, главным образом, самим с.р.-овским центром, уничтожает в корне всю с.-р.-овщину. Дело с этой публикой оказалось даже хуже, чем предполагали Вы в статье о процессе Гершуни (По поводу одного процесса // Искра. 18 апреля 1904. № 64. — О.Б.): если Вы в ней писали, что БО = Гершуни, то они теперь сами признали печатно, что не только БО — и ЦК и вообще вся верхушка партии была равна Гершуни+Азеф, то есть Гершуни плюс отрицательная величина человека, уже тогда бывшего провокатором»[749].

Потресов, правда, выразил сомнение в том, в какой мере азефовщина «способна будет убить рев[олюционный] романтизм», а в другом письме досадовал, что социал-демократические депутаты в Думе «прямо оскандалились, упустив такой благодарный повод поговорить о принципиальном отношении социал-демократии к террору, и о взаимоотношении между массовой революцией и террором. Готовили-готовили Чхеидзе для произнесения речи, фаршировалифаршировали его, но в решительную минуту он от своей речи отказался...»[750] Мартов все же не без оснований рассчитывал, что воздействие азефовщины «будет идти по той же линии развенчания всех идолов романтики, по которой движется умонастроение и интеллигенции и рабочих за последние годы»[751].

Вопрос о терроре оставался для русских революционеров чисто теоретическим вплоть до 1917 года; особый интерес их теоретическим воззрениям придает то, что, начиная с 1917 года, они начали оказывать непосредственное воздействие на практику. И, разумеется, наиболее повлиявшими на практическую политику были теоретические взгляды лидера большевиков. Возможно, в наиболее откровенном и концентрированном виде они были еще раз сформулированы им в письме австрийскому социал-демократу Ф.Коричонеру в связи с покушением одного из лидеров австрийской социал-демократии Ф.Адлера на министра Штюргка.