Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало XX в.)

Давая политическую оценку теракту Адлера, Ленин напомнил о «нашем старом, подтвержденном опытом десятилетий, убеждении, что индивидуальные террористические покушения являются нецелесообразными средствами политической борьбы» и о том, что «только массовое движение можно рассматривать как действительную политическую борьбу. Только в прямой, непосредственной связи с массовым движением могут и должны принести пользу и индивидуальные террористические действия. В России террористы (против которых мы всегда боролись) совершили ряд индивидуальных покушений, но в декабре 1905 г., когда дело наконец дошло до массового движения, до восстания, — когда нужно было помочь массе применить насилие, — тогда-то как раз "террористы" и отсутствовали. В этом ошибка террористов»[752].

Нетрудно заметить противоречие в рассуждениях Ленина; осуждая тактику индивидуального террора до восстания, он обвиняет террористов в том, что они «отсутствовали» во время восстания, как будто, если бы террор не практиковался до начала массовых выступлений, террористы могли появиться неизвестно откуда. Кстати, в декабре 1905 года террористы отнюдь не «отсутствовали» — на этот месяц приходится один из пиков терроризма, а, к примеру, максималисты, исповедовавшие террор, были активнейшими участниками декабрьского вооруженного восстания в Москве. Преувеличением является и утверждение Ленина о том, что социал-демократы «всегда» боролись против терроризма.

Но дело не в этом; осуждая терроризм как тактику, не связанную с массовым движением[753], Ленин полностью принимал терроризм как принцип. «"Killing is no murder" (умерщвление не есть убийство. — О.Б.) — писала наша старая "Искра" о покушениях», — напоминал Ленин австрийскому коллеге. «Мы вовсе не против (выделено Лениным) политического убийства», — декларировал он, называя омерзительными «лакейские писания оппортунистов в "Vorwarts" и венской "Arbeiter-Zeitung"», осудивших покушение Адлера[754].

Проблема политического убийства была для Ленина лишь вопросом целесообразности[755]. В этом отношении он был законным наследником революционной традиции, достойный вклад в которую внесли и полуобразованный фанатик Нечаев и рафинированный «европеец» Плеханов.

Вместо заключения: Терроризм, власть и общество

Революционное движение в России второй половины XIX века, в том числе его крайняя форма — терроризм, было порождено незавершенностью реформ 1860-х годов. Причем наиболее «пострадавшей» стороной при сворачивании реформ оказалось «общество», оставшееся бесправным и вскоре — почти «безгласным», когда правительство, чересчур забрав «влево», начало перекладывать руль. Народ, как водится, безмолвствовал. А те, кто стремился выражать его интересы, были от народа, по совершенно справедливому выражению В.И.Ленина, «страшно далеки». «Ближе», чем декабристы, но все равно — далеки. Отсюда и выросло единоборство интеллигенции с самодержавием.

В эту традиционную и в целом вполне логичную схему следует, по нашему мнению, внести некоторые уточнения. Освободительное движение было порождено не только незавершенностью реформ; оно было их закономерным следствием. Реформы запоздали едва ли не на столетие. Поэтому у части общества при стремительном переходе от спертой атмосферы николаевского режима к свежему воздуху александровского возникла своеобразная «кессонная болезнь». От власти стали ждать и требовать не только того, что она могла дать, но и того, чего она дать была просто не в состоянии.

Реформы привели к появлению в России разночинцев — образованных или чаще полуобразованных людей, стремящихся к самореализации, и, для начала — к устранению внешних для этого препятствий. «Зачем же я учился, зачем наукой во мне возбуждена любознательность, если я не имею права сказать моего личного мнения или не согласиться с таким мнением, которое само по себе авторитетно», — говорил еще на следствии по делу петрашевцев не кто иной, как будущий автор «Бесов»[756]. В пореформенной России люди, которые «учились», хотели не только свободно говорить, но и делать. И «делать» помимо «начальства» и вовсе не так, как оно хочет. Они хотели принести благо народу, перед которым считали себя в долгу и переустроить его жизнь на началах равенства и справедливости.

Результат известен. Власть полагала, что нигилистов скорее образумят строгие меры. Народ, если и бунтовал, то вовсе не в ответ на призывы революционеров. Большая часть «солидного» общества предпочитала реальные дела на государственной или частной службе, хотя и поругивала начальство, и сочувствовала молодежи. Но радикалы не «образумились». Они пошли до конца. Теоретическое обоснование своей активности и какое-то объяснение пассивности народа они нашли в идеях П.Л.Лаврова и Н.К.Михайловского. Наиболее эффективный (и эффектный — что в данном случае не менее важно) путь борьбы они нашли сами.