Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало XX в.)

По меткому выражению В .Л. Бурцева «террористическая борьба идейно воспитывала русское общество»[795]. Террор был не только эффективен — он был эффектен. Сошедший с рельсов поезд, взрыв в Зимнем дворце, убийство министра, которому террорист предварительно вручает пакет со смертным приговором, великий князь, разорванный в клочья взрывом бомбы у ворот Кремля... Смелые речи на процессах, мужественный — а нередко и женственный — облик террористов и террористок... Тысячи молодых людей жадно читали драматические истории о борьбе за народное освобождение, о героях, вступивших в схватку с могущественной империей. Тот же Бурцев вспоминал, что он был распропагандирован прежде всего чтением материалов народовольческих процессов, опубликованных в официальной печати.

Была и еще одна сторона «воспитательного» воздействия терроризма — общество привыкало к насилию. Убийство становилось «нормальным» средством политической борьбы. После убийства Плеве современник записал в дневнике, что его смерть «только всколыхнула и заинтересовала всех — не более. Петербург даже острит, что Николаю II следовало бы обидеться: на него не обращают внимания и, очевидно, считают царствующими его министров (Сипягин, Боголепов, Плеве)». После убийства великого князя Сергея Александровича тот же «интеллигентный обыватель», педантичный и наблюдательный С.Р.Минцлов, отметил, что «телеграммы об этом произвели большой и притом радостный эффект в городе: «кто будет № 2?» — задают вопросы друг другу... Сергея ухлопали основательно: его разорвало на куски... Петербуржцы не только радуются, но и поздравляют друг друга с этим убийством»[796].

Такое отношение к убийствам нелюбимых должностных лиц наблюдалось не только в столицах. Ф.И.Родичев вспоминал реакцию выборщиков в Государственную думу в марте 1906 года на убийство Тверского губернатора Слепцова. Тот открыл собрание выборщиков, но едва успел выйти за порог, как был убит взрывом бомбы. На стенах Дворянского собрания, где заседали выборщики, оказались «куски его мяса и мозги». Либеральные кандидаты опасались, что «избиратели метнутся вправо. Никакого впечатления. Мне даже жутко стало от такого равнодушия. Предложение осудить убийство вообще успеха не имело: «не наше дело»[797].

Впрочем, в этом не было ничего удивительного: в октябре 1905 года, после выхода манифеста, в ответ на который местные черносотенцы зверски избили тверских земцев и сожгли здание земской управы, при полном безучастии губернатора, земские деятели ходатайствовали перед Витте о его смещении, но следствие, назначенное Петербургом, ничего крамольного в бездействии губернатора не нашло. Случай Слепцова — частный случай, но он поразительно напоминает «случай Трепова»; накажи власти петербургского градоначальника за самоуправство, и он избежал бы пули Засулич, а власть — публичной оплеухи присяжных; смести правительство своевременно тверского губернатора за преступное бездействие и, вероятно, его мозги не пришлось бы соскребать со стены Дворянского собрания. А сколько таких случаев было на просторах Российской империи!

«Воспитательное» воздействие терроризма сказалось и на другой стороне, не желавшей перемен, во всяком случае в ответ на давление общества и угрозы террористов. Противники революции после цареубийства 1 марта 1881 года сочли, что наиболее эффективный способ борьбы против террористов — воспользоваться их же методами и уничтожить наиболее активных революционеров. Одним из инициаторов создания монархической террористической организации был будущий первый «конституционный» премьер С.Ю.Витте[798]. Деятельность участников «Священной дружины» или, как прозвал их М.Е.Салтыков-Щедрин, «взволнованных лоботрясов», закончилась ничем, однако сам ход их мыслей был достаточно симптоматичен.

Двадцать пять лет спустя Витте сам едва не стал жертвой террористического акта, когда черносотенцы заложили «адские машины» в дымоход его дома. «Черный» террор в эпоху первой русской революции стал зеркальным отражением террора революционного, хотя, конечно, заметно уступал ему по масштабам[799].

Если добавить к террору красному и черному еще и столыпинское кровопускание, или, по терминологии премьера, врачебные меры, которые, с одной стороны, были вполне законной самозащитой государства, а с другой, вследствие введения военно-полевой скорострельной юстиции подрывали само понятие законности и государственности, то, похоже, что сумма насилия в обществе достигла критического предела. Психология гражданской войны, когда думающего подругому стремятся не убедить, а уничтожить, сложилась задолго до ее начала.