Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало XX в.)

Участники группы второго состава (1894—1895 гг.), или так называемые «народовольцы 4-го «Листка», приходят, после определенных колебаний, к отказу от терроризма. Сторонниками терроризма, по-видимому, оставались в группе только Е. А. Прейсс и А.А.Федулов. Прейсс и Федулов, редактировавшие третий номер «Листка», датированный 1 апреля 1895 года, высказались на его страницах в пользу террора. Прейсс, по свидетельству участницы группы П.Ф.Куделли, вставила в статью лидера и ведущего теоретика группы А.С.Белевского, относившегося к терроризму отрицательно, целую тираду в защиту террора[227].

Прейсс, кстати, предприняла определенные шаги для организации цареубийства. Осенью 1895 года она отправилась в Москву, где вела переговоры с некими Олениным и Захлыстовым о подготовке покушения. Они предложили ей два проекта: «построить огромнейшую разрывную ракету большой разрушительной силы и направить ее с дальнего расстояния на царский дворец или же отравить воду в дворцовом водопроводе»[228]. Человеческая изобретательность, действительно, оказалась бесконечной. Эти фантастические проекты, разумеется, и не пытались воплотить в жизнь.

На страницах третьего номера «Листка» «два слова о терроре» высказал в «Открытом письме в редакцию» Федулов. Его отношение к возможным результатам террористической борьбы было достаточно осторожным. «Думается мне, — писал Федулов, — что трезвая мысль, защищая террор, не позовет к себе на помощь розовых иллюзий или наивного самообольщения. Отчего, конечно, не услаждать себя надеждой на неизбежные уступки со стороны правительства, но разве мы не будем ближе к истине, если предположим, что террор способен вызвать обострение реакционной политики? Отчего, конечно, не ценить террор, как средство самообороны, но разве правительство медлило когда с репрессалиями против революционеров-террористов, и разве мало у него ловких слуг на смену выбывшим? Нет, у террора — иные, более крупные, задачи»[229].

Ниже Федулов разъяснял, что он понимает под крупными задачами: «Масса, застывшая в сонном прозябании, нуждается не только в том, чтобы перед ней вскрыли и показали в ярких образах революционную идею: там, где мысль никогда не возвышалась до вопросов политической жизни, нужно сперва совершить трудное дело — освободить умы от привычного индифферентизма. Но бледное слово тут бессильно; террор — единственное средство всколыхнуть стоячие болота, кинуть туда такие запросы, о которых никто не слышал в этой мертвой тишине». Любопытно, что автор «Открытого письма» допускал и негативную реакцию массы на террористические акты. Это его не смущало. «Все, что угодно, — писал Федулов, — только не отсутствие интереса на фоне неведения, потому что на этой почве не привьется никакая пропаганда»[230][231]. Итак, все «крупные задачи», которые должен был разрешить террор, сводились к «возбуждению» массы, привлечению ее внимания к политическим вопросам. Вряд ли это могло кого-нибудь из «политиков» вдохновить.

В результате дискуссий, которые велись в группе, было решено отказаться от террора «даже и в теории» и направить издательскую деятельность главным образом на пропаганду и агитацию в рабочей среде. В четвертом номере «Летучего листка», датированном 9-м декабря 1895 года, о терроризме уже не упоминалось вовсе[232].

Во второй половине 1890-х годов отношение к терроризму участников социально-революционных групп в России становится крайне сдержанным, если не отрицательным. Если террор и признавали, то старались открыто об этом не заявлять. Дело литературной защиты терроризма «пришлось» взять на себя эмигрантам.