Tertium organum

Многие думают так, и многие в силу этого отрицательно относятся ко всей культуре. Но это тоже неправильно. Кроме дредноутов европейская мысль создала очень много нужного и ценного, облегчающего жизнь. Выработка принципов свободы и права, хотя номинальное — уничтожение рабства; во многих областях победа над враждебной человеку природой; средства распространения мысли, печать; чудеса современной медицины и хирургия — все это, несомненно, реальные завоевания. И с ними нельзя не считаться. Но в них нет морали. Европейский культурный человек одинаково легко изобретает пулемет и новый хирургический аппарат. Европейская культура начиналась от жизни дикаря, как будто взяв эту жизнь за образец и начав развивать все ее стороны, совершенно не думая об их моральном значении. Дикарь разбивал своему врагу голову простой дубиной. У нас для этого изобретены очень сложные приспособления, дающие возможность сразу разбивать целые сотни голов. — Поэтому и получается такая вещь, что одновременно с изобретением аэроплана появляются известия о призах за "метание бомб с аэроплана". Введение морали в нашу жизнь сделало бы ее менее парадоксальной, менее противоречивой, более логической и, главное, — более цивилизованной. Потому что теперь нашу знаменитую цивилизацию очень сильно компрометируют дредноуты, смертная казнь при помощи электричества, усовершенствованные одиночные тюрьмы, где заключенный обязательно сходит с ума через пять лет, и прочие прелести культуры.

* * *

Мораль нам необходима. Без нее мы чересчур легко забываем, что слово все-таки имеет некоторое отношение к делу. Мы очень многим интересуемся, очень во многое входим, но почему-то совершенно не замечаем несоответствия между нашей духовной жизнью и нашей жизнью на земле. У нас образуются две жизни. В одной мы необыкновенно строги к себе, анализируем тщательно всякую идею, прежде чем высказаться о ней, — в другой мы, наоборот, чрезвычайно легко допускаем всякие компромиссы, чрезвычайно легко не замечаем того, чего не хотим замечать. И мы примиряемся с этим разделением. Мы как будто даже не находим нужным проводить реально в жизни наши высшие идеи, почти возводим в принцип несмешение "реального" с "духовным". В результате этого получаются все безобразия современной жизни — вся бесконечная фальсификация нашей жизни — фальсификация печати, искусства, театра, науки, политики, -фальсификация, в которой мы задыхаемся, как в вонючем болоте, но которую мы сами же создаем, потому что мы же, и никто другой являемся слугами и данниками этой фальсификации. У нас нет сознания необходимости проводить наши идеи в жизнь, проводить их в нашей ежедневной деятельности, и мы допускаем возможность, чтобы эта деятельность шла в разрез с нашими духовными исканиями по одному из выработавшихся шаблонов, вред которых мы сознаем, но за которые каждый из нас в отдельности не считает себя ответственным, потому что не он сам их создал. У нас нет чувства личной ответственности, нет смелости, и нет даже сознания их необходимости.

Мораль нам необходима. Но в то лее время мы должны помнить, что нет ничего опаснее морализма, пошедшего по неправильному пути. Нигде увлечение деятельностью не дает таких печальных плодов, как в области морали. Увлекаясь своей нравственностью и нравственной проповедью, человек забывает цель нравственного совершенствования, забывает, что цель в познании. Он начинает видеть цель в самой нравственности. Тогда происходит априорное разделение эмоций на хорошие и нехорошие, "нравственные" и "безнравственные". Вместе с тем окончательно теряется правильное понимание цели и значения эмоций. Человек увлекается своей "хорошестью". Ему хочется, чтобы все другие были такими же "хорошими", как он, или как далекий, поставленный им самому себе идеал. Является своего рода моральный эстетизм — наслаждение моралью ради морали; или моральный спорт — упражнение в морали ради морали. Это останавливает всякую мысль. Человек начинает всего бояться. Во всем, во всех проявлениях жизни, ему начинает чудиться что-то "безнравственное", могущее низвести его или других с той высоты, на которую они поднялись или могут подняться. У него развивается необыкновенное подозрительное отношение к чужой нравственности. В пылу прозелитизма, желая распространять свои нравственные взгляды, он начинает уже определенно враждебно относиться ко всему, несогласному с его нравственностью. Это уже все "черное" в его глазах. Начав с полной свободы, он очень легко, несколькими компромиссами, убеждает себя в необходимости бороться со свободой. Он уже начинает допускать известную цензуру мысли. Свободное выражение мнений, противоположных его собственным, кажется ему уже почти недопустимым... Все это может делаться из самой искренней любви к людям. Но конец этого нам хорошо известен.

Нет тирании ожесточеннее тирании морали. Все приносится ей в жертву. И, конечно, нет ничего более ослепляющего, чем такая тирания, чем такая "мораль".

И тем не менее человечеству нужна мораль. Оно ее страстно ищет и, может быть, найдет.

* * *