Тесные комнаты (СИ)

- Да, - ответил Сидней и направился к двери.

У нее вырвалось "подожди", но сколько ни тикали в кабинете упрямые старинные часы, миссис Уэйзи так и не смогла придумать, что сказать дальше. - Что ж, хорошо... - только и сумела произнести она, - чем меньше слов, тем лучше...

- Кому лучше, так это ему, миссис Уэйзи, от того, что есть между нами. Слышите? Я на это других взглядов, не таких как вы с Вансом.... и будь я проклят, если стану смотреть иначе... вы сами поймете, что я прав.

Сидней ушел.

Миссис Уэйзи проглотила одну из сильнодействующих капсул, которые доктор Ульрик прописал ей принимать при стрессах, а затем, собрав немногие остатки сил, преодолела те шестьдесят или около того ступенек, что вели наверх в комнату сына. Дверь туда была закрыта и казалась наглухо заколоченной. Ирен постучала. Ответа не последовало. Тогда она постучала снова, а потом приоткрыла узкий зазор. "Можно к тебе, Гарет?" Поскольку ответа не последовало, она раскрыла дверь и остановилась на пороге.

Гарет сидел в комнате в своем лучшем костюме: на нем был серебристый галстук, которого мать никогда раньше на нем не видела, а руки его были сложены примерно так же, как в тот раз, когда Сидней впервые появился у них в доме.

- Как ты? - поинтересовалась миссис Уэйзи, подойдя к нему и тронув за правую руку. - Гарет, прошу тебя, поговори с матерью.

Но глаза юноши выражали не больше, чем глаза куклы, и Ирен не могла даже понять, дышит ли он вообще и способен ли пошевелиться.

- Гарет, Гарет, зачем ты так, я ведь люблю тебя больше всех на свете... Не молчи, у меня сердце разрывается. Я знаю, ты так делаешь, чтобы меня наказать. И я знаю, что ты меня слышишь... Гарет, мне пришлось его рассчитать... Ну поговори со мной. Я ведь посвятила тебе всю жизнь, пожертвовала для тебя всем... О, Гарет...

Ей показалось, что только в одних его губах еще осталось нечто живое, и хотя они оставались неподвижны, в самом их изгибе читалось такое презрение и ненависть, что мать вздрогнула, как будто на нее брызнуло едкой жидкостью.

После чего, понимая, что бесполезно оставаться рядом с тем, кто решил снова жить как мертвец, она вышла из комнаты, дрожа и согнувшись словно под грузом тяжелой ноши.

За описанными до сих пор событиями скрыта еще одна история, подобно тому, как согласно суеверному преданию под опорами одного древнего моста покоится детский скелет, благодаря которому мост продолжает стоять.

Сидней сумел признаться брату, что он гомосексуалист и любит мужчин, однако у него ни за что не хватило бы духа завести речь о сыне салотопа, или точильщике ножниц, как того чаще называли; и он уж точно никогда не убедил бы Ванса в том, что еще с восьмого класса вся его жизнь была подчинена воле этого человека. Ибо Рой положил на Сиднея глаз еще в ту давнюю школьную пору. Он считал, что Сидней предназначен только для него. Сидней знал об этом, но не желал ему уступать, из-за чего их отношения сделались напряженными. На самом деле, это Рой Стёртевант подослал к нему Браена МакФи: таков был его план, и он складывался как надо, пока Сидней и Браен не взяли да не влюбились друг в друга по-настоящему, чем разозлили Роя настолько, что тот велел Браену застрелить Сиднея, и одновременно с этим сообщил Де Лейксу в анонимной записке, что Браен вскоре попытается убить его где-то неподалеку от таверны Извитый Кряж. Так что не было ничего удивительного в том, что Сидней не стал делиться с братом подобным секретом. Слишком он был большим, чтобы кому-то его открыть и ожидать, что тебе поверят.

Однако, в постоянных спорах и пререканиях двух братьев, Сидней постоянно повторял Вансу одни и те же слова: "говорю тебе, я боюсь Роя Стертеванта".

- Ну ты скажешь, ты-то вон какой здоровяк, чего тебе его бояться?

- Ладно, проехали Ванс... Тебе как об стенку горох...

И вот получилось так, что в тот вечер, когда миссис Уэйзи дала Сиднею расчет, он понял, что пойти ему и некуда. Сама мысль о том, чтобы вернуться домой к Вансу и поведать обо всех обстоятельствах, при которых он лишился своей "единственной желанной работы" показалась ему недопустимой. Не мог он отправиться и к доктору Ульрику.

Тогда-то, похолодев от ужаса, Сидней вдруг понял, что ему осталось обратиться лишь к одному человеку - к своему врагу. Надо сказать, что в ту минуту идея пойти и поведать о своем провале и новой передряге не Вансу, а салотопу не показалась Сиднею такой уж дикой: еще в тюрьме он с удивлением открыл странную штуку -- компания закоренелых убийц стала ему ближе, чем общество психиатров и священников.

Лучше уж и правда было придти поджав хвост к Рою Стертеванту, чем сносить чистый и праведный гнев Ванса, который тот потом соизволил бы сменить на вялое, укоризненное прощение.