Тесные комнаты (СИ)

- Мне никогда не одарить тебя, как ты того заслуживаешь, Браен, - говорил ему Рой, когда они вдвоем праздновали рождество Христово. - Нет таких подарков, что были бы тебя достойны, какую цену не заплати, любая будет ничтожной, - повторял салотоп прежние слова даже теперь, когда его друг был уже в бесплотном мире.

- Знаю, мы с тобой еще удимся, - сказал Рой, целуя фотографию Браена.

Один из секретов Браена заключался в том, что он до самой своей смерти сохранил любовь к игрушкам. Ему рано пришлось возмужать, и еще будучи мальчиком он скакал верхом, метко стрелял, ходил в походы, где приучился стойко сносить и голод и холод и боль, однако, он сберег всех своих кукол, оставшихся у него еще детства: они жили в доме особой отдельной комнатке. К этой довольно обширной коллекции Рой каждый год добавлял по новой кукле. Он не отступил от этой традиции даже после смерти Браена, и в канун каждого Рождества, приготовив ему в подарок новую куклу, старательно заворачивал ее в рождественскую оберточную бумагу, перевязывал толстым золоченым шнурком, и украшал наклейками с оленями, Санта Клаусом и эльфами. В тот год, ставший последним, когда ему суждено было повторить этот ритуал, Рой подарил Браену лошадку, на каких кружатся на карусели, стоившую пять тысяч долларов. Он не стал оборачивать ее бумагой, а спрятал в большом чулане, примыкавшем к комнате. В канун Рождества Рой достал оттуда лошадку и поставил перед елкой, ветви которой он собственноручно подрезал (у него ушло больше четырнадцати часов на то, чтобы дерево приобрело нужную форму, потому что Браену было трудно угодить во всем, чего бы ни касалось дело).

Когда он поставил карусельную лошадку перед рождественской елкой, на виду у большой цветной фотографии Браена, сделанной в том возрасте, когда тот принял первое причастие, Рой не сдержался и всхлипнул.

- Нравится лошадка, Браен? - спросил он у фотографии. - Глаза из славных стеклышек, правда?

С этими словами Рой разрыдался. В том, что у него развилась склонность плакать, Рой винил травку, как винил ее и в том, что с каждым Рождеством Браен все больше отдалялся от него, и боль утраты ощущалась все слабее, что, наверное, тоже было причиной его слез.

- Должен тебе кое в чем признаться, Браен, - продолжал Рой, разворачивая подарок, который от имени Браена подарил самому себе (это была швейцарская музыкальная шкатулка). - Я все еще влюблен в этого никчемного заправщика и футбольного героя школьных времен... Ну и наказание!... В того, кто со мной вечно обращался как с дерьмом... Неужели мне никогда от него не освободиться....?

Он сидел на полу, издавая стоны и обхватив руками колени. Но вот слезы кончились.

Тогда-то Рой и решил отправиться к двум юношам, которых он свел вместе, чтобы тайком на них взглянуть.

В конце концов дом, где жили Гарет и Сидней - об этом знали только Рой и миссис Уэйзи - принадлежал теперь ему, Рою. Они по большому счету даже не подозревали, в чьих владениях находятся. А потому, ничто не мешало ему прогуляться до лесной опушки и взглянуть откуда тайком на происходящее за окнами, тем более что и лес и особняк были в его полной собственности.

- Я как-никак на своей же земле, - сказал себе Рой, стоя снаружи дома Уэйзи под густо валившим снегом. Время было за полночь, так что Иисус уже успел в очередной раз родиться, по поводу чего в долине звенели несколько церковных колоколов.

Между тем Сидней, находившийся в доме, тоже слушал этот звон, ворочаясь в постели и надрывисто и хрипло вздыхая, подобно атлету или человеку, который находится при смерти, и дыхание его было таким глубоким, как будто это дышала сама земля. Он встал с кровати, пошел в туалет и принялся мочиться, аккуратно направляя струю на стенки унитаза, чтобы ненароком не разбудить Гарета. Его струя, как и дыхание, тоже вырывалась мощным потоком, и водя одной рукой членом, чтобы не попасть в водяной слив в центре унитаза, Сидней вспомнил, что в детстве не раз наблюдал за тем, как мочится запряжной конь, обрушивая яростный напор мочи на дорогу, покрытую коркой запекшейся на солнце грязи. Не прекращая справлять нужду, Сидней приподнял свободной рукой занавеску небольшого окошка, что располагалось прямо перед ним и выглянул наружу. Он заморгал. Возможно ли? Наверное, это метель рисует ему обманы, или это проделки его ненадежного сердца... Но нет, там внизу стоял никто иной, как точильщик ножниц, и глядел на свет в его окне. Сидней даже не вспомнил про свои тапочки и халат (а точнее говоря, халат Гарета). Он чувствовал, что ему непременно надо коснуться призрака рукой. Сидней был уверен, что если он до него дотронется, то излечится от прошлого. Точильщик ножниц даже не шелохнулся, когда услышал, как наружная дверь открылась, и по глубокому снегу, приближаясь в его направлении, сухо заскрипели шаги босых ног Сиднея. Подойдя к Рою почти в упор, Сидней, сам того от себя не ожидая, сказал: "ударь меня по щеке, если ради этого ты пришел, или застрели, сделай что захочешь... "

- Я пока что не решил, как с тобой быть. Еще думаю.