Тевтонский крест

Алексич потихоньку приходил в себя. Новгородец сидел на полу смущенный и красный, как рак. Дите нашкодившее. Великовозрастное, блин, дите... Сотник хватанул ртом воздух, а сказать так ничего и не смог.

– Эх, Гаврила, Гаврила... – укоризненно покачал головой Бурцев. – Что ж ты так сразу, да так откровенно, а? Прям, как Бенвенутто какой-то!

– Дык я что? – с трудом выдавил Алексич. – Я ж ничего. Вижу – плачет красавица, да так, что у самого слезу вышибает. Утешить хотел. Подошел, приобнял немного. И до того мне жалко стало бедняжку... В общем, сжал покрепче. Да не рассчитал, видать, малость.

Гаврила опустил буйну голову.

– Ты, Алексич, того... – Бурцев пригрозил пальцем. – Эти свои неуклюжие богатырские ухаживания оставь для медведиц. Дездемона у нас женщина хрупкая, к подобным нежностям не привычная. И к тому же горячая, вспыльчивая. Южный темперамент, знаешь ли. И потом, ореол святости, как-никак, а ты ее лапищами своими костоломными без здрасти-пожалуйста. А вы, синьора Дездемона, не обижайтесь на моего друга. Ничего плохого он не хотел.

– Во-во! И в мыслях не было, – заверил Гаврила, тщательно подбирая немецкие слова. – Приласкать только, успокоить...

– Приласкать? Успокоить? Меня? – Дездемона виновато теребила платье и поглядывала на Гаврилу уже с плохо скрываемым интересом. Дело явно шло на лад. – Ох, я сама теперь вижу, что сглупила, не подумав. Вы меня извините, синьоры, – так вышло. Нервная я стала с этим Бенвенутто. Погорячилась...

– А зеркало? – Гаврила чесал затылок с таким видом, будто жалел, что черепушка оказалась крепче стекла. – Оно ж из-за меня того...

– А его давно уж разбить следовало, – успокоила Дездемона. – Не радовало меня это зеркало, даром что стоит целое состояние.

Она соскользнула с кровати, сдернула с шеи платок – ту самую тряпицу с изображением венецианского золотого льва, подошла к новгородцу.

– Позвольте помочь вам, синьор Габриэло. У вас эмораджия.

– Что у него? – испугался Бурцев.

– Кровотечение. Но это не страшно. Я виновата перед вами, синьор Габриэло, и я облегчу ваши страдания. Всем, чем смогу.

В голосе Дездемоны вновь слышалось многообещающее воркование. Венецианка обрабатывала платком пустяковую рану, Гаврила млел от удовольствия и пожирал «медсестричку» обожающим взглядом.

– Лепота. Экий зверюга, а! – Алексич разглядывал окровавленного крылатого льва в руках венецианки. Дездемона намек поняла – протянула платочек новгородцу:

– Он ваш, синьор Габриэло...

Сотник расплылся в улыбке, сунул платок за пазуху, пообещал пылко:

– Буду носить его у самого сердца!

Ну надо же! Неуклюжий богатырь быстро приобретал рыцарские манеры, и что-то подсказывало Бурцеву: следующий визит Гаврилы в спальню «ореола святости» пройдет более удачно. Бедный рогатый Джузеппе!

Дверь скрипнула. В опочивальню Дездемоны осторожно заглядывали. Ага, синьор купец... Легок на помине, хоть и прибыл с запозданием!

– Что случилось, синьоры?

Сарацинский мешочек гостей уже висел на поясе Джузеппе.

– Ничего страшного, – усмехнулся Бурцев. – Хана твоему зеркалу за шестьдесят восемь тысяч ливров.

Купец охнул так, что Бурцев испугался – не плохо ли с сердцем у несчастного. Но, наверное, хуже было с головой: толстяк как стоял, так и рухнул на колени. Прямо в блестящие осколки. Схватился за волосы. Дернул. Вырвал – ого! – приличный клок.

Рядом – на расстоянии вытянутой руки – Дездемона любезничала с Гаврилой, но Джузеппе не замечал никого и ничего. Джузеппе гладил кусочки стекла, как любящий сын в последний раз гладит голову покойной матери.

– Разорен! Я ра-зо-рен!– сказано это было с таким чувством, словно в разбитом зеркале, действительно, таилось средоточие всех богатств венецианского купца.

– Да ладно тебе, Джузеппе. – Бурцев попытался успокоить беднягу. – В моем кошеле хватит, небось, на новое зеркало.

– Не хватит, – всхлипнул Джузеппе.

– Хватит-хватит, – заверил Бурцев. – Не обманывай Хранителей Гроба – дольше проживешь. Так что перестань ныть.

Вздох расстроенного купца сильно смахивал на стон.

– Да будет так! – произнес Джузеппе тусклым бесцветным покорным голосом. – Коль это угодно синьорам Хранителям.

Влажные глаза купчишки говорили иное. «Не Хранители, а сто рублей убытка!» – кричали глаза.

Джузеппе утер слезы. На скорбном лице страдальца появилась размазанная кровь. Блин! Этот скряга так рьяно гладил битое стекло, что изрезал все пальцы. Пухлые, обтянутые тесными штанами колени тоже набухали красным.

«Эмораджия, однако», – подумал Бурцев.

Но Джузеппе не чувствовал боли.

– Ну подумаешь, зеркало разбилось... Считай, что это – знак свыше. А что?! Синьор Моро – в темнице. Венецианские стеклодувы тоже в опале. Вряд ли им сейчас до торговли. В общем, Джузеппе, пора переходить со стекла на другой товар.

– На какой? – воздел очи горе безутешный купец.

– Ну, не знаю... мало ли... Из тебя бы, к примеру, получился неплохой торговец оружием. Еще можно тканями заняться или пенькой какой-нибудь. Знавал я одного легницкого пенькового магната из Силезии. Ирвином его кличут. Так вот он вроде не бедствует.