Тезей (другой вариант перевода)

Я положил руки на балюстраду и смотрел на стены, что сливались основанием с самой Скалой, и вот тут – когда я так стоял – всё это стало вливаться в меня, словно морской прилив; с пением прибоя заполнило мне сердце и замерло в нем, как затихшее море. И я подумал: "Вот это – моя мойра".

Моя мойра… Душа рвалась охватить ее; всё остальное в тот миг стало как облачко пыли или летний дождь… К чему мое негодование? Тысячу царей знала эта Скала; кто скажет – сколько из них ненавидели своих отцов или сыновей, или любили не тех женщин, или плакали из-за чего?.. Всё это умерло вместе с ними и истлело в их могилах. Осталось только – что они были царями Афин. Устанавливали законы, расширяли границы, укрепляли стены… Высокий град, чьи камни излучают свет! Твой демон вел меня сюда, а не желание мое; так ощути же руку мою, узнай мою поступь – прими меня! И я пойду, куда поведут меня твои боги, и по знаку их я уйду… Я пришел к тебе ребенком, Твердыня Эрехтея, но ты – ты сделаешь меня царем!..

Так я стоял там. Потом вокруг меня что-то изменилось: тишина стала другой. Все так же доносилась издалека песня… Потом я понял: отец затих, не плачет. Я представил себе, как он стоит на этом самом месте и оглядывает крепость, осажденную врагами; или видит поля, посеревшие от засухи, или или слышит, что на границе появился новый царь, которому мало Элевсина… Ведь я стоял там в эту ночь только потому, что он хорошо удерживал Скалу всё время, до того самого дня. И всё время – жестокая борьба, бесконечные хитрости… А теперь вот надежда на меня обернулась для него таким ударом… Горечь и злость ушли; я почувствовал сострадание, понял его боль.

Вошел к нему. Он сидел у стола, подперев голову руками, и неподвижно смотрел на меня. Я встал возле него на колени и позвал:

– Отец…

Он протер глаза, словно не веря себе.

– Отец, – повторил я, – посмотри, до чего верно говорят, что судьба всегда приходит не в том облике, в каком ее ждешь. Боги сделали это, чтобы напомнить нам, что мы смертные. Хватит горевать, давай начнем сначала.

Он вытер глаза ладонью, долго смотрел на меня молча… Потом сказал:

– Кто может знать, что сделали боги и зачем? Но в тебе очень много не от меня…

Он убрал волосы с лица и вроде подвинулся ко мне – но тотчас отпрянул. Я понимал, что после всего, что случилось, он не может обнять меня первый, я должен это сделать… Так я и сделал, хоть неловко было; и еще я боялся, что он снова заплачет. Но он уже держал себя в руках, и, мне кажется, мы оба почувствовали, что в следующий раз это получится легче.

Отпустив меня, он подошел к двери, хлопнул в ладоши и сказал кому-то снаружи:

– Возьми четырех человек и приведи сюда госпожу Медею, захочет она или нет.

Тот ушел.

– Вы ее не найдете, – сказал я.

– Ворота заперты на ночь, – говорит, – и боковой вход тоже. Если она не умеет летать – она здесь. – Потом спрашивает: А как тебя зовут?

Я глянул на него – потом вспомнил, и мы оба почти улыбнулись. Сказал ему…

– Это имя мы выбрали с твоей матерью, – говорит. – Почему же ты не подписал им свое письмо?

Я рассказал про свое обещание матери; он спросил про нее, про деда… Но сам все время прислушивался, не идет ли стража. Вскоре послышались шаги, он отодвинулся от меня, сел, задумавшись, – подбородок на кулаке, – и говорит: "Не удивляйся ничему, что услышишь, и соглашайся со мной".

Когда ее ввели, вид у нее был такой, словно она хочет знать, по какому праву с ней так обращаются. Но глаза были насторожены.

Отец начал так:

– Медея, мне был знак с неба, что Элевсинский царь должен стать моим другом. Его враги – мои враги. Ты поняла?

Она вскинула свои черные брови.

– Ты царь; как ты решил, так тому и быть. Но ты притащил меня сюда, как преступницу, только для того, чтобы известить об этом?

– Нет, – говорит. – Мой друг царь, прежде чем попал в Элевсин, плавал на север, за Геллеспонт, в Колхиду, откуда ты родом. Он говорит, что на тебе кровавое проклятие: ты убила собственного брата. Что ты скажешь на это?

Теперь ее удивление было искренним. Она повернулась ко мне разъяренная, но я уже понял, что задумал отец.

– Все знают, – говорю, – что ты бежала на юг от мести.

– Какая ложь!.. – кричит…

Но я следил за ее глазами – в них мелькнул испуг. Что-то она там натворила.

А отец дальше:

– Он рассказал мне всё и подтвердил свои слова клятвой…

И тут она не выдержала:

– Раз так, то он – клятвопреступник! За всю свою жизнь он не покидал ни на шаг остров Пелопа. До нынешней весны!

Отец посмотрел ей в глаза.

– Откуда ты это знаешь?

Лицо у нее застыло глиняной маской.

– Ты мудрая женщина, Медея, – говорит, – тебя правильно прозвали. Ты гадаешь по камушкам, по воде и по руке человеческой; ты знаешь звезды, ты можешь создавать дым, что приносит истинные сны… Быть может, ты знаешь, кто его отец?!

– Этого я не видела, – говорит, – это было в тумане… – Но в голосе слышался страх. Да, мой отец был опытный судья и знал свое дело; мне было чему у него поучиться.

Он повернулся ко мне.