Тезей

Когда происходят в этой жизни события, поражающие, словно гром с ясного неба, — жестокое убийство, неслыханное святотатство, разоблачение завзятого, якобы, праведника, непомерно наглое ограбление или необыкновенно захватывающая любовная история, в Афинах сообщение о подобном становится достоянием каждого. Будь он мужчиной, женщиной, подростком, древним стариком, даже рабом. И кажется всем и всякому: уже больше ничем никого поразить нельзя. Накрыло и растоптало. Всеобщее оцепенение…

Однако, промелькнет день, два, неделя, даже если речь идет о, казалось бы, невозможной любовной измене, и о ней, как и о другом необыкновенном из случившегося, почти не говорят. Хотя еще вчера только про это и рассуждали. Особенно если на смену одному сногсшибательному событию подваливает другое.

И получается, что в природе у афинянина — рты раскрывать, поразительная готовность поражаться. Но разве есть в этом что-то предосудительное?

Жизнь, знаете, она движется. И почему-то застает нас всякий раз врасплох… Вот только что афиняне были поражены исчезновением Тезея, потом его возвращением, потом рассусоливали на все лады о свадебном пиршестве их смертного молодого царя с богами. И вот, пожалуйста, весть: Тезей собирается весной отплыть к амазонкам то ли за поясом, оберегающим от любовных чар, то ли за невестой. И эта новость, казалось, затмила все. Болтали о ней на всех углах. И вдруг — по всему городу разнеслось, что не вернулся с моря рыбак. Его смыло волной.

Печально… Однако, впервой ли рыбаки погибают, также — далеко не в каждом доме рыбаки. Город поразило другое. Погибшим рыбаком оказался муж танцовщицы Пракситеи. Жаль, конечно, но взволновало народ то, что сделалось с самой Пракситеей. Эту плясунью, насмехавшуюся над своим мужем, вертихвостку и прелюбодейку, словно подменили. Она не бросилась плакать на люди, а отстранилась, отгородилась, ушла от людей. Пракситею нельзя было узнать. Словами такого не расскажешь.

— Она изменилась, — поведал Тезею Одеон.

Вдвоем с Мусеем они пришли к молодому царю, чтобы сообщить печальную новость о Пракситее.

— Сильно переживает? — спросил Тезей.

— Переживает, — неопределенно ответил Одеон.

— Это совсем другая женщина, — убежденно заявил Мусей.

…Тезей сразу нашел домик Пракситеи, расположенный среди иных построек за старым храмом Диониса. Они были разбросаны в некотором беспорядке, не образуя улицы, выступая один из-за другого. За ними — только берег речки Иллис. А перед невыразительными, блеклыми и кое-как расставленными постройками красиво возвышался храм бога. Правда, когда близко подойдешь — увидишь, как он стар, древен совсем.

Домик Пракситеи Тезей нашел сразу еще и потому, что в нескольких местах на его стене было выведено крупными буквами, разными красками ее имя. Афиняне в шутку, а, случалось, и всерьез, писали имена своих возлюбленных на стенах. Значит, не один был влюблен в Пракситею. От этих разноцветных узоров дом танцовщицы казался нарядней соседних.

Пред домом слева — виноградные лозы, крепленные тростями, пустые, без ягод и почти лишившиеся листвы. У дома справа, за четырехугольным водоемом — розовые кусты с сухими колючками семян и грядки нарциссов и фиалок. Фиалки еще пушились пыльной листвой, а длинные зеленые, плотные, упитанные стебли нарциссов повалились на землю, прижатые к ней дождями.

Дверь не была заперта, и, пройдя темную переднюю, Тезей оказался в комнате, где и застал Пракситею, сидящую в кресле с гнутой спинкой. Пеплос длинными складками спадал с ее колен до самого пола. За спиной зеркало в золоченой раме неведомо какого дерева в виде большого изогнутого листа, подвешенное за стебель. Тезей отметил про себя, что зеркало в приемной комнате, а не в спальне. И большое, по сравнению с теми, какими обычно пользовались афинские красотки, хранившие их в укромных уголках своих жилищ. На зеркало упал светлый луч, Пракситея пошевелилась, в раме возник прекрасный женский портрет..

— Я знала, что ты придешь, я ждала…, — произнесла танцовщица вместо приветствия.

— Я не сразу узнал о твоем горе, — сказал Тезей.

— Это уже неважно, — поднялась Пракситея.

— А что теперь важно?

— Сразу не объяснишь.

— Ты лишилась мужа, дорогого для тебя человека…, — после некоторой паузы проговорил Тезей.

— Да, я лишилась части себя. Мне надо найти эту часть.

— Как? — спросил Тезей, ничего не понявший.

— В себе… Или через себя… Я больше не буду твоей, — сказала женщина, помолчав. — Такой, как это было прежде… Я ничья.

— Вокруг столько людей, — произнес Тезей.

— Люди… Они незваные. Незваные оттого, что глухие. Званые только дети… А у меня ни своих, ни чужих.

— Теперь ты рассуждаешь совсем, как жрица, — заметил Тезей.

— Каждый должен быть жрецом в той или иной степени… — Задумчиво проговорила Пракситея.

— И кому из богов служить?

— Себе… Своему назначению… Люди — тоже боги, хотя не знают об этом…

— Падшие боги, — откликнулся Тезей.