The Fallout (ЛП)

Она слышит шаги за спиной, а потом… возле её бедра появляются его кроссовки. Гермиона не может вспомнить, чтобы Драко носил что-то другое, кроме своих ботинок. Стеклянная дверь отъезжает дальше, и он занимает освободившееся место, тоже свешивая ноги. Она смотрит ему в лицо — его взгляд устремлён на лес. Ей почти не верится, что война закончилась, а Драко по-прежнему здесь.

Она до сих пор слышит в голове его напряжённый и срывающийся голос, умоляющий о чём-то большем, чем они могли получить в тот момент. Его слова вырвались в минуту прощания, лишь только распалив Гермиону. У неё будто заработало второе сердце — там, за её собственным, — появившееся около года назад и с каждым лихорадочным толчком впрыскивающее в кровь эмоции.

Она старалась этому сопротивляться, игнорировать; чувствовала, что Драко и сам пытается вырвать это из неё. Временами она воспринимала происходящее проигрышем, а иногда не сомневалась в победе. Гермиона не может подобрать названия тому, чем они с ним являются, тому, что произошло, или тому месту, куда они движутся. Она об этом не имеет ни малейшего представления, но ей кажется, что это ничего, ведь у неё есть он. Каким-то образом посреди ужасов войны, так много у неё укравшей, Гермиона получила вот это. То, о чём она и помыслить никогда не могла.

Она оглядывается на Драко, смотрит на эти серые искры и безумно улыбается. Это та ненормальная улыбка, тот довольный оскал, который его пугает и который ему не нравится. Но, похоже, он настроен не так уж и против: качает головой и отворачивается, но Гермиона замечает, как дёрнувшийся уголок его рта поднимается всё выше и выше.

Она переводит взгляд на свои ботинки, колени, а потом на деревья. На цветные пятна, плывущие по небу и дрожащие на холодном ветру, предвещающем наступление зимы. Гермиона бы соврала, если бы заявила, что ей не страшно. Соврала, если бы сказала, что знает, что ей теперь делать. Грейнджер, мы все напуганы.

— Куда мы отправимся теперь?

Драко молчит, потому что знает: она не имеет в виду буквальное направление. Не подразумевает Нору, ужин в честь её дня рождения, сумасшедшую трапезу в компании толпы рыжеволосых людей. Гермиона спрашивает о списке жертв, о своих погибших друзьях, остром желании выхватить палочку при виде каждой колыхнувшейся тени. Она спрашивает о движении дальше, об исцелении и о том, как учиться жить без войны. Гермиона имеет в виду его, себя и камень в её коре. Выживших, своих родителей и весь мир. Она задаёт вопрос о будущем. Об этом огромном, стремительном потоке времени, о ранах и возможностях. Она спрашивает о том, как не потратить всё впустую, о жизни, выборе и свободе. О существовании после катастрофы.

Драко пожимает плечом, хмыкает и встаёт. Ветер лохматит его волосы, раздувая пряди. Небо за его плечами окрашено розовой и оранжевой красками — сейчас то самое время, когда невозможно отличить закат от рассвета, но оно всё равно прекрасно и совершенно. Он стискивает её бёдра, и его глаза вновь становятся похожи на камни в воде, бегущей на её заднем дворе. На секунду Гермиона ощущает себя ребёнком: промокшая, в своём воскресном платье, она кружится, кружится, кружится, а жизнь продолжается, и она смеётся, а на её щеках пляшут солнечные лучи.

— Куда захотим.

Она цепляется за его плечи, и Драко поднимает её на ноги, ворча так, словно ему тяжело. Гермиона окидывает его сердитым взглядом, он усмехается и расслабляется, притягивая её к себе и согревая её холодные губы своими. Его палец скользит по её скуле — как обычно, по той, на которой остался шрам, — и в ответ на её улыбку, улыбается своей — той самой, чуть кривой.

Когда жизнь началась снова?

После катастрофы, когда приходишь в себя, когда понимаешь, что всё ещё жив. Ты проверяешь свои кости, запоминаешь пульсацию своей крови? Тебя когда-нибудь покидает чувство, что ты по-прежнему там, словно никогда оттуда и не выбирался?

Возможно, ты прячешься. Может, скрываешь всё это под кожей, потому что так проще, чем встречаться с реальностью лицом к лицу — ведь тогда придётся осознать, что именно ты потерял ради того, чтобы оказаться там, где находишься сейчас. Может, ты отбрасываешь это в сторону, потому что боишься: это может тебя уничтожить или воскресить, и ты не знаешь наверняка. Не можешь этого знать.

Может, жизнь началась, когда дым битвы начал рассеиваться и рассвет осветил лица её товарищей. Может быть, тогда, когда Драко очнулся на больничной койке вместо того, чтобы заснуть вечным сном. Может, она начнётся тогда, когда Рон наконец-то поймёт, что он вернулся, и когда Гарри обнаружит, что ему больше не надо быть героем — он завершил всё предначертанное ему. Когда Джордж повесит табличку «Открыто» на магазине, принадлежащем им с братом, когда Дин нарисует лицо любимого человека, который не погиб, когда Лаванда покорит горную вершину в Азии.