The lust (СИ)

Стоит дверцам лифта открыться на первом этаже, как Юнги налетает лицом на грудь одного из громил брата, второй же подходит вплотную, пресекая возможность проскользнуть и мерзко усмехается. Схватив Юнги под руки, его впихивают обратно в лифт, и наверх он поднимается уже зажатый между двумя телохранителями. Юнги, как какую-то шавку, заводят в квартиру и швыряют к ногам, сидящего на диване хозяина. Охрана выходит, закрыв за собой дверь, а Юнги пытается встать на ноги.

— Сидеть, — приказывает Чонгук и усмехается в полные обиды глаза.

Юнги ненавидит этот приказ из недавнего прошлого и знает, чем закончится его непослушание, но все равно встает на ноги. Чонгук режет его надвое острым, как лезвие, взглядом. И каждую половину снова поперек. Юнги не оседает, нет, но инстинктивно обнимает себя, будто это правда, будто он сейчас развалится на куски мяса и испачкает дорогой паркет. Чон протягивает руки к ремню и неспешно его расстегивает, Мин, как завороженный, следит за длинными пальцами раскрывающими пряжку и достающими тонкий ремень из брюк, который старший медленно, прожигая младшего взглядом, наматывает на руку. Чонгук резко встает с места, Юнги отшатывается назад и, не удержав равновесия, позорно падает на пятую точку. Старший подходит к сидящему на полу и оперевшемуся на свои же руки, заведенные назад, парню и одним движением закидывает ему на шею ремень, пропускает один конец через пряжку и натягивает до тех пор, пока кожа плотно не смыкается вокруг тонкого горла.

— Чонгук, — хрипит Мин и глазами полными ужаса смотрит на старшего снизу вверх.

— Доигрался, малыш? — ухмыляется Чон и тянет ремень за второй конец на себя, заставляя Юнги до хруста в шейных позвонках опрокинуть голову назад и смотреть в глаза. — Я ведь тебе говорил, что ты мой питомец. Какое здесь ключевое слово? — Чонгук ногтями царапает проступающую под ремнем кожу и приближает к нему лицо. — Мой — это и есть ключевое слово. А теперь будь послушной сучкой и вымоли у меня прощение, — говорит Чонгук и, не отпуская ремень, другой рукой расстегивает брюки.

У Юнги под веками жжется, он еле отгоняет непрошеные слезы, не веря смотрит на брата и одними губами произносит «пожалуйста». Заранее знает, что не сработает, никогда не работало. У Чонгука и жалости-то нет. У него ничего человеческого нет, и в груди вместо сердца — глыба льда. Ремень давит на шею, кожа под ним горит, Мин уверен, что там уже красная полоса. Хочется стащить его с горла, сбежать к себе и расплакаться, но ему и бежать-то некуда. Дом, в котором он живет, принадлежит Чонгуку, и он сам принадлежит Чонгуку, это сейчас и доказывает ремень на шее, поводок от которого в руках Чонгука, и без его разрешения Юнги эту комнату покинуть не может, не то чтобы здание. Вся та часть, любящая брата и убеждающая Мина эти сорок восемь часов, что это взаимно, горит алым пламенем, превращается в пепел, и именно этим дымом Юнги сейчас и задыхается, а вовсе не от ремня, сомкнувшегося вокруг горла.

У Юнги внутри любовь. У Чонгука похоть.

Мин задыхается своим отчаянием, умоляюще смотрит на брата и безмолвно просит его не делать глупость. Не переходить этот рубеж, эту грань. Для Чонгука это представление, всего лишь комплимент своему самолюбию, самоутверждение, а для Юнги смерть нового, пока только делающего первые шаги чувства. Чонгук смотрит пристально, словно считывает эмоции с чужого лица и, будто, наслаждается болью в глазах. У Чонгука дикое желание сломать, показать, кто главный, разрушить иллюзии и наказать. Чтобы не повторилось, чтобы больше не смел не то чтобы целоваться с кем-то, а просто взгляд на кого-то поднимать. Потому что Юнги принадлежит ему, и даже если он сам этого не хочет. Это его собачка, и пусть он расслабил поводок на время, но пора вернуть все на свои места, ибо малыш загулял.

Юнги не в силах сдерживаться: прикрывает глаза и дает слезам тихо течь по щеке. Он не хочет хоронить новое чувство, живущее в нем последние дни, не хочет для него насильственной смерти, оно ведь первое и впервые такое глубокое. А все, что останется в памяти о нем — это то, как тот, кому вся эта любовь отдается без остатка, накидывает на шею ошейник и ставит на колени.

А ведь первая любовь должна быть светлой, но не в случае с Юнги. За первую влюбленность его избили, а тут на колени поставили. Чонгук не реагирует на слезы, уверен, что это очередной ход. На жалость пробивает. Но с Чонгуком это не сработает. Он тянет самодельный ошейник на себя и, достав свой член, пару раз проводит по нему ладонью.

— Давай, открой ротик, — хрипло говорит Чон и даже облизывается в предвкушении. Юнги сильнее сжимает губы и отчаянно машет головой, а Чонгук сильнее натягивает ремень, перекрывает доступ к кислороду. Любуется тем, как парень бьется в немой истерике, пытаясь вдохнуть воздуха.