The Philosophy of Horror

В предисловии к "Призраку мадам Кроул" М. Р. Джеймс дает поучительный рецепт этих первых двух частей: "Итак, пусть нас познакомят с актерами в спокойной обстановке; пусть они занимаются своими обычными делами, не потревоженные предчувствиями, довольные своим окружением; и в этой спокойной обстановке пусть зловещее существо высунет голову, сначала ненавязчиво, а потом все настойчивее, пока не завладеет сценой".

Макс Глюксман, "Обычаи и конфликты в Африке" (Гленко, Иллинойс: Фри Пресс, 1965). См. также Глюксман, "Ритуалы восстания в Юго-Восточной Африке" в книге "Порядок и восстание в племенной Африке" (Glencoe, Illinois: Free Press, 1963).

Хотя, возможно, первая из приведенных выше цитат Стивена Кинга могла бы подсказать, с чего начать такой рассказ.

Следует отметить, что модель инверсионных ритуалов оспаривалась многими антропологами и другими социологами. См. T.O.Beidelman, "Swazi Royal Ritual," in Africa, 36, 1966; Peter Rigby, "Some Gogo Rituals of Purification: an Essay on Social and Moral Categories," in Dialectic in Practical Religion, ed. Edmond Leach (Cambridge: Cambridge University Press, 1968); Roger Abrahams and Richard Bauman, "Ranges of Festival Behavior," in The Reversible World: Symbolic Inversion in Art and Society, ed. Barbara Babcock (Ithaca: Cornell University Press, 1978). Таким образом, нельзя полагаться на антропологический авторитет модели предохранительного клапана в отношении ритуалов восстания, чтобы укрепить аргументацию в отношении ужаса, поскольку эта модель была поставлена под сомнение в самой антропологии.

Более того, новые антропологические модели инверсионных ритуалов не кажутся адаптированными к ужасам. Они предполагают приспособление (а не разрешение) социальных конфликтов данного сообщества. Однако для этого необходимо сообщество с богатым набором отношений - например, тотемических, - которые могут быть инвертированы и так далее. Но вымыслы ужасов создаются не в рамках таких сообществ; фигуры слияния в жанре не играют с рекомбинацией тотемических фигур, обозначающих различные социальные формации благодаря общему мифу. Такие фигуры слияния могут обозначать определенные социальные отношения в рамках данного хоррор-фикшна. Но они не имеют предшествующего, общинного признания вне данных произведений. Это, как можно предположить, объясняется тем, что вымыслы ужасов - продукт массового, а не народного общества. В массовом обществе может отсутствовать необходимый, общий, тотемический символизм для подобных ритуалов восстания. И это еще одна причина не рассматривать фикцию ужасов в целом как аналог ритуалов восстания (хотя, разумеется, можно попытаться создать фикцию ужасов, которая в соответствующих аспектах аналогизировала бы некоторые формы и функции ритуалов восстания).

Даже если - и это большое "если" - это правильный способ объяснить, что происходит в ужасных сюжетах. Меня беспокоит следующее: в каком смысле, если ужасное существо действительно бросает вызов классификационной категории, его убийство может быть воспринято как восстановление этой категории? Появление монстра само по себе, по крайней мере в художественном тексте, должно быть направлено против соответствующей классификационной схемы; мертвый монстр - это мертвый контрпример, но все же контрпример.

Если бы ценностное обязательство данного ужастика было определено как "убивать невинных людей плохо", и это было бы сказано как политическое, я бы считал это тривиальным, поскольку все группы политических интересов согласятся с этим.

Под "книгами" здесь подразумеваются экземпляры, а не названия.

Тенденция возвращения к теме сочувствия к монстру все чаще проявляется в новейшей фантастике ужасов, например, в "Кабале" Баркера и "Глазе дьявола" Теренса Дж.Кумараса. В бестселлере Роберта Р. Маккаммона "Час волка" ликантропия включается в войну против фашизма.

Очевидно, что в научно-фантастическом цикле пятидесятых годов затаился еще один страх - тревоги ядерного века. Многие монстры этого цикла кажутся отражением беспокойства по поводу воздействия радиации на генетический материал - голубые розы Брукхейвенского эффекта.

Джек Салливан, "Психологический, антикварный и космический ужас, 1872-1919", в "Литература ужасов: A Core Collection and Reference Guide, ed, Marshall B.Tymm (New York: R.R. Company, 1981), p. 222.

Энн Дуглас, "Сон мудрого ребенка: Семейный роман Фрейда, переосмысленный в современных нарративах ужаса", Prospect, 9 (1984), p. 293. Хотя меня не всегда убеждают психоаналитические интерпретации Дуглас в отношении этого поджанра, я думаю, что ее общая характеристика источника интереса к циклу, за исключением подтекста, связанного с тревогами по поводу атомной бомбы, является точной.