The “Russian” Civil Wars, 1916–1926: Ten Years That Shook the World

Более предприимчивые и здоровые жители этих полупустынных городов становились мешочниками (так называемыми "мешочниками"), переправляя в мешках свои вещи в сельскую местность, чтобы обменять их на еду. В качестве топлива сжигали мебель, книги, заборы и все, что могло воспламениться. В зиму 1918-19 гг. целые деревянные дома разрушались замерзающими падальщиками. Разграбление буржуазного имущества, которое в определенной степени поощрялось властями - либо намеренно, либо косвенно, благодаря общей демонизации большевиками буржуйского "врага", - давало некоторую передышку отчаявшимся; Буржуазия и зажиточные элементы интеллигенции считали за счастье, если самым страшным унижением для них была сдача комнат в своих квартирах и домах пролетарским гостям, которые могли рассчитывать на поддержку избранного ими "домового комитета", который санкционировал их право жечь лестничные прутья. "К счастью, в городских домах поздней буржуазии было довольно много ковров, гобеленов, белья и тарелок", - вспоминал Виктор Серж:

Из кожаной обивки диванов можно было сделать сносные туфли, из гобеленов - одежду... Я сам сжигал собранные Законы Империи в качестве топлива для соседней семьи, и это занятие доставляло мне немалое удовольствие.

Этот процесс переселения (переселения) начался как стихийный всплеск и к 1919-20 годам лишь постепенно был поставлен под хоть какой-то контроль городских властей.

Система военного коммунизма также не могла гарантировать выполнение другой своей основной задачи - обеспечение Красной армии, которая вместо этого очень часто была вынуждена прибегать к самоснабжению (самообеспечению): очень часто красные части просто реквизировали продовольствие, лошадей, повозки, молодых людей (и женщин) и все остальное, что им было нужно, из любой деревни или города, в котором они были расквартированы. Блестящий командир Красной Армии Михаил Тухачевский впоследствии назовет это одним из величайших преимуществ революционной армии - живой силы, единой с народом, которая может восстанавливаться и поддерживать себя по мере продвижения вперед. Но можно с уверенностью сказать, что, по большому счету, это была фантазия: Русские, сибирские, украинские и другие жители деревень времен гражданской войны не воспринимали своих военных квартирантов, красных или белых, так радушно. В большинстве случаев красные относились к своим постояльцам с несколько большим уважением, чем белые (или зачастую беззаконные силы Украинской армии или махновцев), но так было не всегда - например, если красный комиссар был тем, кто наполовину переварил (возможно, неправильно переведенные) размышления Маркса об "идиотизме сельской жизни" и хотел прояснить, что он, рабочий, думает о крестьянах (особенно если он стремился дистанцироваться от своих собственных крестьянских корней); или если деревня, в которой было расквартировано подразделение, была еврейской или немецкой. Тех немногих сторонних наблюдателей, которые побывали в советской деревне в 1919 году, иногда озадачивало утверждение крестьян, что они "любят большевиков, но ненавидят этих коммунистов". Крестьяне имели в виду, что они поддерживали ленинскую пропаганду изъятия земли 1917 года, но были явно не в восторге от реквизиции продовольствия (продразверстки), которую его переименованная партия осуществляла посредством развертывания реквизиционных отрядов вновь набранной Продовольственной армии (Продармии), начиная с мая 1918 года.

Враждебность крестьянства к советской власти: Поволжье, Урал, Тамбов и Западная Сибирь

Следствием дефицита популярности партии в деревне стала серия восстаний, вспыхнувших в деревнях - особенно (но далеко не исключительно) в непосредственном тылу красного фронта, которые с наибольшей вероятностью могли подвергнуться импровизированным и организованным на местах реквизициям Красной армии. Эти волнения начались весной 1918 года и были особенно кровопролитными в тыловых районах недавно сформированного Восточного фронта. По данным сайта Дональда Рэли, например, "начавшись в Саратовском уезде в мае 1918 года, волнения распространились на Вольск, Хвалынск, Сердобск, Кузнецк, Атарск, Петровск и немецкие колонии, всего около пятидесяти волостей" по всей Саратовской губернии. Причем эти восстания принимали форму коллективных действий целых деревень. Они были насильственно подавлены, но в мае, июле, сентябре и ноябре 1918 года в Саратовском уезде вновь вспыхнуло насилие, "в результате изъятия зерна, разборок при составлении описей зерна и скота, деятельности комбедов, "контрреволюционной" агитации и недовольства советской властью".