The Silent Woman: Sylvia Plath And Ted Hughes

Энн быстро сказала: «Я не могла принять эти условия. Но, в конце концов, я не могла допустить, чтобы четыре года работы были выброшены насмарку. И было еще кое что. Я была очень бедна и не могла вернуть свой аванс».

Питер Лукас вернулся домой и присоединился к разговору. Он – старый источник «Горькой славы», он пережил все трудные для книги годы с Анной и даже несколько раз вмешался, когда дело касалось писем Олвин и Питеру Дэвисону. Он – пессимистичный, бородатый, седой, моложавый, очень приятный мужчина с интеллектом юриста, который держит на привязи, он играет роль чувствительного, заботливого мужа при нервной артистичной Энн. Они – любящая пара, очень нежны друг с другом. (Энн и Питер встретились и влюбились друг в друга двадцать лет назад, но тогда не съехались). Он вынес вино, мы с ним сидели за кухонным столом, пока Энн суетилась и заканчивала обеденные приготовления. Она открыла дверь холодильника и охнула: «Я забыла добавить в лазанью белый соус, - сказала она удрученно. Упущение слишком поздно было исправлять, пришлось печь в том виде, как есть. Через полчаса мы приступили к трапезе - лазанья оказалась вкусной, но Энн была настроена критически и всё время за нее извинялась. Как и с изданием «Горькой славы», у нее не было другого выхода – пришлось подавать, что есть, но она чувствовала, что это – не идельная вещь, компромисс. Я понимала ее боль и сочувствовала ей.

V

 

 

Когда я вернулась в дом Энн на следующий день, она еще больше преобразилась из зажатой матроны Женского клуба Университета в невзрачном платье. Она излучала мягкость и спокойствие, на ней были красивые твидовые брюки и интересный пиджак с вышивкой. Со своими блестящими светло-коричневыми волосами и глазами Вирджинии Вулф (очки исчезли без объяснений) она воплощала идею всегда красивой женщины-художницы. За обедами мы вспоминали свои дни в Мичигане и печалились о том, как обстояли дела для молодых выпускниц женских колледжей в 1950-х. В отрывке из романа «Под стеклянным колпаком», который – как пирожное мадлен для начитанных женщин моего поколения, Эстер Гринвуд говорит:

«Мама постоянно мне говорит, что никто не выберет простой английский профильным предметом. Но в английском профильном для тех, кто владел стенографией, было что-то еще. Каждый ее захотел бы. Она была бы востребована среди всех предприимчивых мужчин, она бы расшифровывала одно захватывающее письмо за другим. Проблема в том, что я ненавидела саму идею служения мужчинам… Я хотела диктовать свои собственные захватывающие письма».

 

Энн решила проблему – как стать бакалавром искусств без стенографии: поехать в Англию. «Я очень любила всё английское, - сказала она. – Я читала Джейн Остин, Чарльза Дикенса и Генри Джеймса, я ожидала, что Англия станет книгой, в которой я захочу жить всегда. Неотесанность Америки меня шокировала. Я считала, что все эти бандитского вида парни, с которыми я должна ходить на свидания, омерзительны». Но Англия тоже оказалась другой книгой. Энн развила теорию, что, подобно ей, Плат не была готова и не подходила для быстрого вхождения в общество поэтов Англии. «Богемный мир английской поэзии противоречил аккуратному пуританству Сильвии, так же, как и моему, - говорила она. – В этом мире не имело большого значения, с кем ложишься в постель. Сильвия и я думали, что сможем с этим справиться, и, конечно, не смогли. Сильвия не могла вынести, что Тед ведет себя, как английский поэт. У нее это всегда вызывало дискомфорт. Тут присутствовала некая мораль в духе Генри Джеймса. Ни она, ни я не были настоящей богемой, хотя, думаю, я больше продвинулась в этом направлении, чем Сильвия». Энн продолжала с трогательной откровенностью рассказывать от трудностях собственного литературного созревания:

- Думаю, я вам говорила, я начала много пить, как это бывает с женщинами. Я не могла прожить вечер, не напившись. Мне нужно было это прекратить. Думаю, Сильвия совершила самоубийство так же, как я пила. Я думала: «Наверное, ты не потянулась за виски – ты потянулась к газовому крану? Почти у всех писателей, которых я знала, была жестокая депрессия».

- Это – часть творчества.

- Да. Это – когда ты знаешь, что не наполняешь себя, а толкаешь вниз. Чтобы быть художником, вы должны дать себе определенную власть. Мир критиков хочет отнять у вас эту власть. Многие критики – вероятно, потому что сами они – неудавшиеся художники, больше всего любят убивать наповал художников, являющихся подлинными творцами. А если у вас сложный период в жизни и вы не можете создавать из этого искусство, эта боль может вызвать невыносимое напряжение, проявляющееся в алкоголизме или глубокой депрессии, или в обоих вариантах. Это - самое болезненное. Я никогда не планировала самоубийство, но в моей жизни были годы, когда я жалела, что не мертва – годы, когда мне казалось, что лучшая часть меня мертва.

- Когда это было?