The Silent Woman: Sylvia Plath And Ted Hughes

История, о которой идет речь в дневниковых записях с 26-го марта по 5-е апреля – размышление о судьбе Плат как женщины. Оказавшись одна в Париже, она погрузилась в кризис, у нее возникло чувство, что это – поворотная точка в ее жизни среди мужчин. Плат продолжает писать о новых мужчинах, которых встречает в Париже (итальянский журналист по имени Джованни, которого она подцепила на улице в ночь своего прибытия и который одолжил ей пишущую машинку «Olivetti» – именно на ней Сильвия печатала свои дневники; парень из Оксфорда Тони, с которым она легла в постель, но когда дошло до дела, у него оказались холодные ноги), о ее знакомых мужчинах, которые оказались в то время в Париже (Гари Гаупт из Кембриджа и Гордон Ламейер из Америки, оба – привлекательные и скучные), об отсутствующих Ричарде и Теде, ее лихорадило от страстного томления и ужаса, демонстративного пренебрежения и стыда, решимости и неуверенности. Сейчас Хьюз (довольно неустойчиво) разместился в жизни Плат. Через несколько недель после вечеринки в «St. Botolph’s», как мы узнаем из дневника, поздней ночью он с другом по Кембриджу бросал камни в окно, думая, что это – окно ее комнаты; Хьюз вернулся в Лондон, так ее и не увидев, но друг, Лукас Майерс, пригласил ее на ужин, а потом предложил встретиться с ним и Хьюзом в Лондоне по пути в Париж; она так и сделала, и провела ночь с Хьюзом, теперь чувствуя из-за этого досаду. «Он не знает, что я могла всё ломать, но быть нежной и мудрой, теперь я слишком быстро становлюсь слишком развязной, а он не удосужится это заметить», - печатает она на машинке «Olivetti», полученной от Джованни. В Кембридже ее вечная любовь к тщедушному Сэссуну не мешала ей жаждать крох внимания от великолепного Хьюза. «Пожалуйста, пусть он придет, - умоляла она в своем дневнике спустя четыре дня после того, как написала Сэссуну, что хочет родить ему сына. – Пусть он будет у меня этой британской весной. Пожалуйста, пожалуйста… Пожалуйста, сделай так, чтобы он пришел, и дай мне душевные силы и стойкость, чтобы заставить его меня уважать, проявлять заинтересованность, но не броситься ему на шею с громкими истерическими воплями: спокойно, мягко, тише, малышка, тише…О, он здесь, мой черный мародер, о, я голодна, голодна. Я жажду большой дробящей творческой расцветающей отягощающей любви».

Мы уже знаем, а Плат еще не знает, сидя за столом и печатая свой дневник в Париже, что ей не удалось заполучить Хьюза ни британской весной, ни после; она знает только, что недели ее каникул простираются перед ней, словно оставшиеся годы жизни (она не может вернуться в свое общежитие в Кембридже, закрытое на каникулы), и что ни один из двух мужчин, которых она хочет (в этот момент Тед и Ричард – почти взаимозаменяемые объекты желания) не хочет ее. Так что ей остается заполнять оставшееся время каникул в Европе, путешествуя с мрачным Гордоном. «Я лучше останусь наедине со своей печатной машинкой, чем с Гордоном, - пишет она, - с его тупым запинающимся французским и неспособностью сделать так, чтобы его здесь кто-то понял, с его абсолютным отсутствием взаимопонимания с людьми, с этим интуитивным пониманием настроения – всё это мне отвратительно». Но что делать девушке? Словно предвосхищая феминистское самосознание, Плат делает паузу, чтобы спросить: «Неужели мне чего-то так отталкивающе не хватает, что все мои варианты столь ужасны? Какая-то слабость и зависимость от мужчин, заставляющая меня бросаться под их защиту и искать их нежности?». Она много и бессвязно говорит о мужчинах, которые сейчас стали ее «вариантами». Сэссун, хоть и недоступный, продолжает преследовать ее своим «темным образом» и раздражать своим крохотным ростом. Она противопоставляет его «слабое нетренированное тело» и его «любовь к вину и улиткам» «солидности апельсинового сока и цыплят на вертеле» и «простому стейку и картошке, вкус которых не имеет значения» Гарри и Гордона (огромный Хьюз еще недостаточно обосновался в воображении Плат, чтобы служить единственным контрастом Сэссуну). Она раздумывает над тем, не позвонить ли Хьюзу в Лондон и не спросить ли, можно ли ей пожить с ним в его квартире, пока не откроется ее общежитие, но ее сдерживает мысль о богемных друзьях, которые заходят и выходят из комнаты, один из них, вероятно, застанет их с Хьюзом в постели. Описывая свою ученическую дилемму – как провести оставшуюся часть каникул, Плат пользуется выражениями наподобие: «Да, все ауспиции предрекают отъезд»; «А теперь варианты кружатся в роковом танце»; «Настал исторический момент, все собрались и требуют, чтобы я уехала из Парижа». Парижский дневник – как все ее дневники в целом – определенным образом препарируют романтическое воображение в действии.