The Silent Woman: Sylvia Plath And Ted Hughes

Затем Энн рассказала ужасающую историю смерти Ассии Вьювилл. Вьювилл была необычайно красивой и сексуально привлекательной женщиной, из-за которой распался брак Плат и Хьюза. В 1967 году у нее родился ребенок от Хьюза, девочка по имени Шура, а в 1969 году, в качестве экстравагантного жеста подражания, она тоже отравилась газом, добавив к отравлению газом новую деталь – отравив и маленькую девочку. Страдания Хьюза можно (или, скорее, невозможно) представить. История самоубийства Ассии Вьювилл не описана в «Горькой славе» (На момент нашего разговора ее уже обсуждали в английской прессе, а вскоре – пересказали в биографиях авторства Рональда Хеймана и Пола Александера). «Я знала о самоубийстве Ассии уже несколько лет, - продолжила Энн. – Все поэты об этом знали, но из жалости к Теду никто никогда об этом не говорил. Тед не требовал от людей хранить молчание, но просил меня свести рассказы об Ассии к минимуму, и я повиновалась. Я и помыслить не могла о том, чтобы ослушаться Теда. Он не запугивает. У него есть такая власть. Когда он говорит: «Пожалуйста, не надо», вы повинуетесь. Он всегда говорит: «Пожалуйста». После смерти Сильвии Тед десять лет жил в абсолютном аду. У меня сердце кровью обливалось из-за него, и, конечно, я не собиралась разыскивать комки грязи, чтобы швырять их в него. Но у Теда должна быть темная сторона. Прочтите его книги «Ворон» и «Гаудет» - это ключ к его чувствам. Особенно – «Гаудет». Женщины в поэме – духи-демоны. Они – Федра Расина. Он чувствовал себя так, словно его терзают. Тед десять лет находился в тени. Думаю, в то время он, можно сказать, сошел с ума. Сейчас он, конечно, не сумасшедший. Я сейчас – не алкоголик».

Короткий зимний день затухал, и я последовала за Энн на кухню, чтобы помочь ей приготовить обед. Она уже подготовила некоторые ингридиенты для лазаньи – натерла сыр, порезала грибы и собрала продукты, которые еще нужно было подготовить. Мы работали вместе и продолжали разговаривать. Вдруг, с каким-то отчаянием в голосе, Энн спросила, не могу ли я пойти почитать в соседней комнате. Ей нужно было побыть одной, чтобы сосредоточиться на стряпне. Она не могла готовить и разговаривать.

Я ответила: «Конечно» и удалилась. В кабинете возле кухни я листала связки писем, которые собрала для меня Энн. Большинство писем – переписка Энн с Олвин, но также было несколько писем от Питера Дэвисона, от мужа Энн Питера Лукаса и от Теда Хьюза. Письма от Хьюза сразу же привлекли мое внимание, словно это они были этим мужчиной с магнетической привлекательностью. Когда я смотрела на страницы густой машинописи, перемежаемой вычеркиваниями, вставками и исправлениями от руки, у меня возникло чувство ностальгии. Эти скомканные, беспорядочные, нераскаянно неряшливые страницы напоминали письма, которые мы печатали друг другу в 1950-х и 60-х годах на своих портативных машинках «Olivetti» и «Smith Coronas», столь сильно отличающиеся от холодных, как мрамор, и гладких писем, которые молодые люди пишут друг другу сейчас на своих «Макинтошах» и «IBM». Читая письмо с ответом Хьюза на главы из короткой биографии, которые послала ему Энн, я почувствовала, как проникаюсь этой перепиской, как растет чувство симпатии и привязанности к автору. Другие письма Хьюза, которые попали мне в руки, подействовали на меня так же: я поняла, что не у одной меня они вызывают такую реакцию, другие говорили мне о письмах Хьюза с благоговейным трепетом. Однажды, когда их опубликуют, критики будут биться над вопросом, что придает этим письмам особую силу, почему они столь глубоко и загадочно трогательны.

Энн поставила лазанью в духовку, вернулась ко мне и снова коснулась темы сотрудничества с Олвин. «Сначала Олвин мне понравилась, - сказала она. – Нравилась до тех пор, пока не начал третировать меня, как непокорную шестиклассницу: «Почему ты не делаешь домашнюю работу, которую я тебе задала?». У меня самой – не очень волевой характер, но я очень, очень упряма, когда нужно отстаивать то, что, как мне кажется, я могу сделать. Вернувшись из Индианы, я сказала: «Послушай, Олвин, правда, спасибо, но я хочу работать самостоятельно». Она сочла это абсолютным оскорблением. Для нее стало полной неожиданностью, что эта милая нежная девушка, с которой она обедала, такая послушная и полностью у ее ног, вдруг начала дерзить. Муж предупредил меня: «Если ты попытаешься порвать с ней сейчас, она тебе не позволит». Он оказался прав. Я попала в ловушку. Выхода не было. «Горькая слава» была бы чрезвычайно хорошей книгой, если бы я смогла следовать своим стремлениям. Очень болезненно, когда тебе постоянно мешают. Действительно не знаю, зачем я издала эту книгу. Муж считает, что не надо было». Она помолчала, а потом спросила у меня: «А вы как думаете? Надо мне было ее издавать?».

Я не знала, что ответить. В конце концов, сказала, что мне книга нравится и что, конечно, ей надо было ее издать. Но добавила, что, по-моему, условия, в которых она ее создавала, были ужасными, и что не каждый писатель согласился бы их принять.