The Silent Woman: Sylvia Plath And Ted Hughes

Беспощадное и мрачное восприятие Плат себя как героини великой драмы придает ее дневнику яркость и блеск, которых нет в дневниках более сдержанных, самоироничных, классических (в противовес романтическим) авторов. Все мы изобретаем себя, но некоторых из нас литература убедила больше, чем других, что мы – интересны. Возможно, из-за того, что Плат чувствовала холод пустоты с такой обессиливающей интенсивностью, она не клала так много слоев разгоряченного самолюбования между собой и тем, что было снаружи. Стивенсон начинает «Горькую славу» с инцидента из юношеской жизни Плат, с анекдота о стихотворении под названием «Я думала, что меня невозможно ранить», написанного, когда Плат было четырнадцать, о некой ужасной ране и горе - оказалось, что это бабушка Плат случайно заляпала одну из ее пастелей. Уже в четырнадцать лет Плат знала – если она не может переживать слишком сильно, она может не переживать вообще. Она формулирует это знание в письме Сэссуну от 11-го декабря 1955 года: «Вероятно, когда мы понимаем, что чего-то хотим, это потому что мы – опасно близки к тому, чтобы не хотеть ничего». Стихи сборника «Ариэль» следуют по короткой траектории от приближения к желанию ничего до нежелания чего-либо. В финальных стихотворениях, написанных ужасной английской зимой ее смерти, Плат, словно пациентка в горячке, сбрасывает одеяло, изорванный покров своей ярости, и спокойно ждет, чтобы холод ее отсутствия желаний достиг своей мертвенной теплоты. Дневники и письма фиксируют борьбу Плат с клинической и (если их можно разделить) экзистенциальной депрессией с помощью различных маниакальных оправданий, предлагаемых романтическим воображением.

IV

 

 

В своем собственном доме Энн Стивенсон была не тем человеком, что в Женском клубе Университета. Она говорила по-другому – ее речь была менее отрывистой и британской, она говорила медленнее и сдержаннее, в юбке в шотландскую клетку и красном свитере она снова приобрела шотландские черты, которые я помнила по нашей с ней встрече в Мичигане. В Женском клубе Университета она сидела удрученная, ее энергия пошла на спад, дома она всегда находилась в движении – подпрыгивала, чтобы долить чай в чашку, неслась по лестнице, чтобы принести документ, металась по кухне, готовя обед, на который меня пригласила. Она была трогательно энергичной хозяйкой. Дом – два шахтерских коттеджа, соединенные в одно двухэтажное жилище – являл собой лабиринт комнатушек. Я забрела в комнату, в которой, как мне показалось, была прежде, и поняла, что нет. Было как минимум два кабинета с каминами, книгами, картинами и диванами, каждый из них - похож на кабинет. Комнаты были разделены нечеткими коридорами, а которых были расставлены миски с едой для собаки и кошки и другие недвусмысленно утилитарные предметы (такие, как стиральная машина и сушилка). Кабинеты были приятными, манящими, слегка потрепанными, с почетным местом для книг. Кошка и собака – два спокойных, дружелюбных существа – дружно спали возле камина в комнате, где мы сидели, Энн – в изогнутом кресле-качалке, я – на софе. По моей просьбе она вернулась мыслями ко все еще болезненной теме своего сотрудничества с Олвин при написании «Горькой славы» и к тому, как лично она содействовала краху, когда всё пошло не так. Что характерно, она сослалась на другого мужчину, который мог бы ее выручить. «Жалею, что тогда не повидалась с Альваресом, - сказала она. – Надо было сказать Олвин: «Я хочу поговорить с Элом Альваресом и узнать, что он об этом думает». Он – не глупец. Он – единственный человек в оппозиции, которого я уважаю, и если бы я могла поговорить с ним по душам о действиях Олвин, думаю, он сказал бы: «Конечно, Олвин всегда такая. Она всех заставляет плакать». Но я с ним не поговорила, и проплакала всю ночь. Мое сердце разбили, я была полностью разбита. Потому что Олвин была уверена, что я глупа и не улавливаю суть вещей». Энн сделала паузу, чтобы налить мне еще одну чашку чая. Потом начала говорить о другом «другом мужчине»:

- Я всё время жалела, что Тед не хочет со мной сотрудничать. Я несколько раз ему писала, разговаривала с ним по телефону. Но Олвин охраняла его очень тщательно».

- Вы никогда не встречались с ним наедине?

- Я вообще никогда с ним не встречалась.

- Думаете, Олвин делает только то, что ей велит Тед?

- Хотите знать, изображает ли он хорошего полицейского, а она – плохого? Это теория Питера Дэвисона, но я не уверена. Думаю, Тед – пассивный парень. Он - очень стеснительный мужчина, ему комфортнее с мужчинами, чем с женщинами. Что вам следует понять о Теде – он по-прежнему был магнетически привлекателен, и женщины бросались ему на шею. Тед не всегда способен отказать. Я почти уверена – всё то время, пока он был женат на Сильвии – пока не появилась Ассия – он хранил верность Сильвии. Но это не значит, что женщины не бросались ему на шею постоянно. Так что у Сильвии были основания – возможно, больше оснований, чем я описала в «Горькой славе» - для ревности.