The Silent Woman: Sylvia Plath And Ted Hughes

Энн Стивенсон, по-видимому, не подчинила себе туземцев, а попала в их плен и подверглась бог весть каким пыткам. Книга, которую она в итоге принесла цивилизованному миру, была дезавуирована как произведение никчемной туземной пропаганды, а не «правдивый» и «объективный» труд, которым ему следовало быть. Ее восприняли как автора, которого Тед и Элвин Хьюз использовали для продвижения своей версии отношений Теда Хьюза с Плат. Хьюз тщательно скрывал подробности своей жизни с Плат, он не оставил мемуаров, не давал интервью, его статьи о ее работе (ряд предисловий к томам ее поэзии и прозы) всегда о работе, биографии он касается, только если она имеет отношение к работе. Очевидно, никому не пришло в голову вот что: если бы Хьюз действительно рассказал о своем браке с Плат в биографии Стивенсон, это повысило бы ценность биографии, а не уменьшило ее.

 

II

 

 

КОГДА я впервые прочла «Горькую славу» в конце лета 1989 года, я ничего не знала о связанной с этой книгой ситуацией и не испытывала особого интереса к Сильвии Плат. Книгу прислал мне издатель, мой интерес вызвало только имя Энн Стивенсон. Энн училась вместе со мной в Мичиганском университете в 1950-х. На курс старше, и я не была с ней знакома, но знала о ней как о дочери выдающегося и популярного профессора философии и девушке с художественным вкусом – она писала стихи, публиковавшиеся в университетском литературном журнале «Generation», который получил премию Хопвуда, серьезную литературную награду. Однажды ее показали мне на улице: худая и изящная, она источала яркость и страсть, которым сложно было противостоять, активно жестикулировала, была окружена интересными парнями. В то время меня восхищала художественность, и Энн Стивенсон была одной из тех личностей, которые сияли в моем воображении особенно ярким светом. Казалось, она воплощала и естественным образом обладала всеми романтическими качествами, по которым так тосковали мои товарищи, нерешительные бунтари против безотрадности эпохи Эйзенхауэра, мы неуверенно и в основном безуспешно пытались воплощать в жизнь свои фантазии о нонконформизме. Через несколько лет я узнала, что Энн добилась успеха в литературе, она делала карьеру в Мичигане. Я тоже начала писать, но не завидовала ей и не считала ее конкуренткой: она работала в другой сфере, в более высших, почти священных эмпиреях – в стратосфере поэзии. Более того, она вышла замуж за англичанина и переехала в Англию – в Англию Е. М. Форстера, Дж. Б. Шоу, Макса Бирбома, Вирджинии Вулф, Литтона Стрэчи, Генри Джеймса, Т. С. Элиота, Д. Г. Лоуренса, и это лишь укрепило ее образ в моем сознании как фигуры литературно-романтической. Когда в середине семидесятых я прочла поэму Энн книжного формата «Письма», своего рода роман в письмах, хронику тихого (а иногда и не столь тихого) домашнего отчаяния нескольких поколений, мое неопределенное восхищение обрело прочный объект. Книга свидетельствовала о том, что Энн – не только поэтесса, обладающая поразительным техническим мастерством, но и женщина, которая живет и умеет рассказывать о своих столкновениях с реальностью непреклонным голосом современной женщины. (А также может перейти в более мягкую тональность моральных размышлений в стиле девятнадцатого века).

Шли годы, в один прекрасный день в литературном приложении к газете «Times» появилось стихотворение Энн Стивенсон под названием «Наследие: На мой пятидесятый день рождения». Энн уже была литературной гранд-дамой. Ее стихотворение содержало пространный перечень поэтов, редакторов, друзей, детей и собак, этот тон задушевных аллюзий вызывал в воображении общество выдающихся людей, которые встречаются в блестящих домах и говорят о литературе и идеях своими спокойными, добрыми английскими голосами. Некоторое время я раздумывала, не написать ли Энн письмо с поздравлениями, но отказалась от этой мысли. Ее общество казалось слишком закрытым и самодостаточным.

В последующие годы я не слышала и не думала о Энн Стивенсон: потом «Горька слава» вновь вернула ее в мир моего воображения. Я читала первые главы о детстве и юности Плат, о ее учебе в колледже, испытывая муки печального узнавания – мы трое были почти одного возраста, кроме того, меня удивляла точность и достоверность, с которыми Энн воссоздавала жизнь молодой девушки в Америке 1950-х. Откуда Энн об этом знала? Я считала, что она намного выше и вне стыда, унижений и ханжества, в которых беспомощно барахтались все мы. Очевидно, она знала обо всем этом слишком хорошо. «Американские подростки 1950-х, принадлежавшие к среднему классу, следовали удивительному кодексу сексуальной фрустрации», - пишет она, затем продолжает: