The Silent Woman: Sylvia Plath And Ted Hughes

Теперь разрешениями распоряжается очень деловая и беспристрастная личность в “Faber & Faber”, издательстве Хьюза. Он пишет лаконичные записки просителям, сообщая им, что перенаправит их просьбу Теду и Кэрол Хьюз (он взаимодействует с этой парой как с одним целым), и напишет снова когда получит от них ответ. Иногда он не получает от них ответ очень долго. Чтобы получить разрешение на написание этой книги, я собрала досье из его кратких и бесстрастных сообщений. (Мои переговоры с Обществом наследия Плат были напряженными, но искренне прямолинейными. Изначально Хьюзы хотели получить право прочесть мою рукопись целиком, это являлось условием получения разрешения на цитирование текстов под их контролем. Я сочла это предложение неприемлемым. Потом их позиция изменилась, они попросили показать только параграфы с двух сторон от цитаты. Это условие я приняла, и соответствующие разрешения были предоставлены). В моем воображении сформировался образ преемника Олвин, напоминающего одного из двух мужчин в стихотворении Плат “Смерть и Компания”:

“Тот, кто никогда не поднимает глаз, чьи глаза скрыты веками

И сжаты в клубок, словно у Блейка,

Тот, кто живет

 

В родимых пятнах - это его торговая марка,

Шрам от ожога водой,

Обнаженная

Патина кондора.

 

Альварес вспоминает в мемуарах, что Плат прочла ему это стихотворение вслух, когда он пришел в ее квартиру в сочельник, и он”глупо с ней спорил” по поводу образа кондора. “Я сказал, что это - болезненное преувеличение. Она ответила, что, напротив, именно так выглядят лапы кондора. Она была права, конечно. Я лишь тщетно пытался снять напряжение и быстро отвлечь от ее личных ужасов, словно это можно было сделать с помощью споров и литературной критики!”. Альварес сообщает, что в середине января Плат написала ему записку, приглашала пойти с нею и с детьми в зоопарк, чтобы показать мне обнаженную патину кондора. Он не ответил.

V

 

 

В мягкий серый полдень в сентябре 1991-го года я сошла с поезда на уродливой модернизированной станции в Бедфорде, городке в часе езды от Лондона, и выяснила, что Тревора Томаса, человека, который должен был встречать мой поезд, там не оказалось. Томас был третьим членом анти-хьюзовской коалиции, которую составили Элизабет Зигмунд и Кларисса Роше. Это он рассказал историю о вечеринке с барабанами бонго в квартире Плат в день ее похорон (за которую “Independent” пришлось извиниться, и которую ему пришлось взять обратно). Это он был соседом Плат этажом ниже на Фицрой-Роуд и, возможно, последний видел ее живой. Он говорил, что накануне самоубийства Плат появилась в дверях его квартиры и одолжила марки. В мемуарах Альвареса свидетельство Томаса служит краеугольным камнем для подтверждения его теории о том, что Плат не собиралась умирать, она намеревалась восстать из мертвых после отравления газом так же, как она восстала из мертвых после отравления снотворным. По словам Альвареса, она рассчитывала, что “пожилой художник, живущий этажом ниже” (ему было пятьдесят пять) ее спасет. Новая няня должна была прийти в девять, и если бы всё шло по плану, Томас услышал бы, как она звонит в дверь, она обнаружила бы еще теплое тело Плат, и “скорее всего, ее спасли бы”. Но Томас не услышал звонок в дверь - очевидно, газ просочился в его квартиру и усыпил его, так что к тому времени, когда девушка вернулась с подмогой после бесконечного ожидания в телефонной будке, было уже слишком поздно. (В “Горькой славе” идея о том, что Плат спасли бы, если бы девушка, которая, как выяснилось потом, была медсестрой, присланной врачом Плат Джоном Хордером, попала в квартиру в девять, ставится под сомнение. Стивенсон пишет: “По мнению д-ра Хордера, даже если бы ее спасли, тело осталось бы живо, но разум, скорее всего, был бы уничтожен”).