The Story of Civilization 06

В тридцать семь лет он все еще оставался идеалистом и посвятил Карлу V эразмианский призыв к созданию международного третейского суда взамен войны ("De concordia et discordia in humano genere", 1529). Два года спустя он опубликовал свой главный труд "О передаче знаний" ("De tradendis disciplinis"), самый прогрессивный образовательный трактат эпохи Возрождения. Он призывал к образованию, направленному "на удовлетворение жизненных потребностей, на некоторое телесное или умственное совершенствование, на воспитание и увеличение благоговения". 19 Ученик должен приходить в школу "как в святой храм", а его обучение в ней должно подготовить его к тому, чтобы стать достойным и полезным гражданином. Эти занятия должны охватывать всю жизнь и преподаваться в их взаимосвязи, так как они функционируют в жизни. Следует изучать не только книги, но и природу; вещи более поучительны, чем теории. Пусть студент отмечает вены, нервы, кости и другие части тела в их анатомии и действии; пусть он консультируется с фермерами, охотниками, пастухами, садоводами .... и изучает их предания; эти сведения будут полезнее, чем схоластический "лепет, который испортил все отрасли знания во имя логики".20 Классика, в переработанном для молодежи виде, должна оставаться важной частью учебной программы, но современная история и география тоже должны изучаться. Необходимо преподавать как латынь, так и просторечие, и все это прямым методом повседневного использования.

Вивес настолько опередил свое время, что оно потеряло его из виду и позволило ему умереть в нищете. Он до конца оставался католиком.

III. SCHOLARS

Отличительной задачей университетов, академий и гуманистов в эпоху Возрождения было собрать, перевести и передать старый мир Греции и Рима молодому миру современной Европы. Задача была грандиозно выполнена, и классическое откровение было завершено.

Два человека остались в памяти как оракулы этого откровения. Гийом Буде, прожив шестьдесят два года в надежде сделать Париж наследником итальянского гуманизма, вступил в свои права, когда Франциск основал Королевский коллеж. Свою взрослую учебу он начал с юриспруденции и почти на десять лет погрузился в "Пандекты" Юстиниана. Чтобы лучше понять эти тексты - латинские по языку, но византийские по содержанию, - он занялся греческим с Иоанном Ласкарисом, да так преданно, что его учитель, уезжая, завещал ему свою драгоценную библиотеку греческих книг. Когда в возрасте сорока одного года Буде опубликовал Annotationes in XXIV libros Pandectarum (1508), Дигесты Юстиниана впервые в ренессансной юриспруденции стали изучаться сами по себе и в своей среде, а не были вытеснены комментариями "глоссаторов". Шесть лет спустя он издал еще один памятник рекогносцировочного исследования, De asse et partibus - на первый взгляд, обсуждение древних монет и мер, но на самом деле исчерпывающее рассмотрение классической литературы в связи с экономической жизнью. Еще более впечатляющими были его "Commentarii linguae graecae" (1529), работа, не совсем упорядоченная, но настолько богатая лексикографической информацией и освещением, что она поставила Буде во главе всех европейских эллинистов. Рабле послал ему письмо с выражением почтения, Эразм сделал ему комплимент, вызвавший ревность. Эразм был человеком мира, для которого ученость была лишь частью жизни; но для Буде ученость и жизнь были единым целым. "Именно филология, - писал он, - так долго была моим спутником, моим соратником, моей госпожой, связанной со мной всеми узами привязанности. Но я был вынужден ослабить узы любви, столь всепоглощающей... что она оказалась губительной для моего здоровья". 21 Он скорбел о том, что ему приходится выкраивать время для еды и сна. В моменты рассеянности он женился и завел одиннадцать детей. На портрете Жана Клуэ (в музее Метрополитен в Нью-Йорке) он изображен в пессимистическом настроении, но Франциск I, видимо, нашел в нем теплоту, поскольку назначил его библиотекарем в Фонтенбло и любил, чтобы старый ученый был рядом с ним, даже во время экскурсий. Во время одной из таких поездок Буде подхватил лихорадку. Он оставил точные указания по поводу бесцеремонных похорон и тихо скончался (1540). Его памятник находится в Коллеж де Франс.