The Story of Civilization 10

Мы должны представить его как странную смесь эмоциональной нестабильности с умственным видением и силой. Его нервы постоянно заставляли его быть в напряжении. Он не мог усидеть на месте, только когда был поглощен литературным сочинением. Когда дама с одной ягодицей спросила его: "Что хуже - быть сто раз изнасилованным негритянскими пиратами, получить удар в живот, ... быть разрезанным на куски, грести на галерах, ... или сидеть и ничего не делать?" Кандид задумчиво ответил: "Это большой вопрос".97 У Вольтера были дни счастья, но он редко знал душевный и телесный покой. Он должен был быть занят, активен, покупать, продавать, сажать, писать, действовать, декламировать. Он боялся скуки хуже смерти, а в минуты скуки называл жизнь "либо эннуией, либо взбитыми сливками".98

Мы могли бы нарисовать уродливую картину, если бы описали его внешность, не отметив его глаза, или перечислили его недостатки и глупости, не отметив его достоинств и обаяния. Он был буржуазным джентльменом, считавшим, что имеет такое же право на титул, как и его нерадивые должники. По изяществу манер и речи он мог соперничать с самым знатным сеньором, но умел торговаться из-за мелких сумм и обрушил на премьер-министра де Бросса яростные ракеты из-за четырнадцати вязанок дров, которые тот настаивал принять в дар, а не продать. Он любил деньги как корень своей безопасности. Мадам Дени без обиняков обвинила его в скупости: "Любовь к деньгам мучает вас. ... В душе вы самый низкий из людей. Я буду скрывать пороки вашего сердца так же хорошо, как и паниковать";99 Но когда она писала это (1754), она экстравагантно жила в Париже на средства, которые серьезно истощали его кошелек; и все оставшиеся годы своей жизни с ним она жила в Ферни.

Как до, так и после того, как он стал миллионером, он обхаживал социально или политически влиятельных людей с лестью, которая иногда была близка к подхалимству. В "Эпитре к кардиналу Дюбуа" он назвал этот сосуд пороков более великим человеком, чем кардинал Ришелье.100 Когда он добивался приема во Французскую академию и нуждался в церковной поддержке, он заверил влиятельного пьера де Ла Тура, что желает жить и умереть в Святой католической церкви.101 Его печатная ложь могла бы составить книгу; многие из них не были напечатаны, некоторые были непечатаемыми. Он считал эту процедуру оправданной на войне; по его мнению, Семилетняя война была всего лишь спортом королей по сравнению с его тридцатилетней войной против Церкви; и правительство, которое может посадить в тюрьму человека за то, что он говорит правду, не может справедливо жаловаться, если он лжет. 19 сентября 1764 года, в самый разгар войны, он написал д'Алемберу: "Как только возникнет малейшая опасность, будьте добры уведомить меня, чтобы я мог отречься от своих сочинений в публичной прессе с привычной откровенностью и невинностью". Он отрекся почти от всех своих произведений, кроме "Анриады" и поэмы о битве при Фонтенуа. "Нужно смело показывать правду потомкам, а современникам - с осторожностью. Очень трудно совместить эти две обязанности".102

Само собой разумеется, что он был тщеславен: тщеславие - стимул развития и секрет авторства. Обычно Вольтер держал свое тщеславие под контролем; он часто пересматривал свои сочинения в соответствии с предложениями и критикой, высказанными в хорошем духе. Он щедро хвалил авторов, которые не соперничали с ним - Мармонтеля, Лахарпа, Бомарше. Но он мог по-детски ревновать к конкурентам, как в его лукаво-критической "Элоге Кребийона"; Дидро считал, что у него "обида на каждый пьедестал".103 Его ревность привела его к язвительным оскорблениям Руссо: он называл его "мальчиком часовщика", "Иудой, предавшим философию", "бешеным псом, который всех кусает", "безумцем, родившимся от случайного спаривания собаки Диогена с собакой Эрасистрата".104 Он считал, что первая половина "Жюли, или Новой Элоизы" была написана в борделе, а вторая - в сумасшедшем доме. Он предсказал, что "Эмиль" будет забыт через месяц.105 Он чувствовал, что Руссо отвернулся от той французской цивилизации, которая, при всех ее грехах и преступлениях, была дорога Вольтеру как вино истории.